Я хотел по примеру Сталина, не покинувшего Москву, воодушевить своих солдат, показав им, что я уверен в победе, но попал в ловушку в Берлине. Я был вынужден бросить все и бежать, инсценировав свою смерть. Я скрылся и сейчас молю лишь об одном. Чтобы явление силы, бросившей меня в прошлое, повторилось. О, как хотел бы я вновь оказаться в том году! Я бы не повторил ошибок, ни чужих, ни своих, я бы спас германский мир, который сейчас гибнет под давлением победителей, заставляющих немцев беспрестанно каяться за то, что посмели защищать себя.
Но как бы не было горько видеть мне происходящее сейчас в Европе, я не могу не признать, что это куда лучше происходившего в прошлый раз, когда были уничтожены сами народы как таковые, а по пепелищам кочевали банды оборванцев. Сейчас же соперничество американцев и большевиков заставляет заботиться и о народах. Да, эти народы противны мне и далеки от моих идеалов, как свинья от тигра, но возможно, через века, народный дух возродится и все начнет сначала.
Я же надеюсь, что моя рукопись будет прочитана и моя роль в истории будет оценена по праву. Поверить в историю, изложенную мной, почти невозможно. У любого, прочитавшего её, немедленно возникнет мнение обо мне, как об умалишенном.
Я долго думал, чем я могу доказать правдивость своего рассказа. Я знал ход истории на полвека вперед, но ход этот сам же и изменил. Единственное, что я помню и что не должно было претерпеть изменения, это астрономические явления.
В начале двадцать первого века на Урале, близко к тому месту, где в сорок пятом был город Челябинск, в небе взорвется крупный метеорит. Это единственный для меня способ, указать, что я жил в ту эпоху и хоть не был сам тому свидетелем, слышал о таком явлении.
***
Текст резко обрывался. Я вновь поднял глаза на Густаво. Он понял немой вопрос.
– Я не стал переводить далее. Более того, опустил некоторые фрагменты в середине текста. В оригинале идут пространные рассуждения об исторической роли, памяти в веках, о расах, крови и прочем, что составляло основу психоза этого несчастного.
Когда Густаво назвал пациента «несчастным» я не сдержал эмоций и сообщил, что считаю, любой бред голосом подсознания, и если подсознание порождает такой бред, то сочувствия от меня такому пациенту не дождаться, несмотря на все мои клятвы, присяги и профессиональную этику.
Пусть никого не удивит моя резкость, ведь при попытках нарушения атлантического транзите, о которых так небрежно пишет этот отвратительный «несчастный», погиб мой отец. Он был в команде судна, потопленного нацистской подлодкой. Судно следовало под нейтральным флагом, но это не остановило торпеды. Не знаю, кто и кого спасал, развязав эту войну, но кто на ней погиб, я знал с детства.
– Да, друг мой, его бред отвратителен, но еще более отвратительна возможность того, что это не бред.
На моем лице отразилась улыбка, в которую я вложил весь свой запас сарказма.
– Это было бы невообразимо, да. Однако меня обуревает любопытство, и я жалею, что не доживу, скорее всего, до нового века, а если доживу, то не смогу отличить метеорит от шампанского. Я не предлагаю верить этим запискам на слово, я предлагаю проверить их. Ты еще молод, возьми их перевод, оригиналы я пока буду держать у себя. Мне не хочется, чтобы эта тайна осталась не разгаданной. Надеюсь, ты доживешь и убедишься сам, бред это или исповедь. И тогда ты решишь сам, как поступить с этими записками.
Что же, я дожил, я убедился, но решиться на какой-либо шаг не могу. Мне претит мысль о возможном оправдании преступлений против человечества. К счастью, чтобы доказательство правдивости рассказа было убедительным, следовало бы прочесть рукопись не позднее две тысячи двенадцатого года. Будущие читатели сочтут рукопись мистификацией, и я чрезвычайно доволен этим.