7 декабря мы снова пустились в путь, но и на этот раз отряд потеряли из виду. В сумерки мы заметили в стороне от большой дороги несколько домов, наполненных бегущими. Мы тоже забрались в это помещение, развели небольшой огонь, сварили себе еду (из муки с водой и солью) и проспали несколько часов довольно спокойно. Я особенно ценил этот отдых, так как не спал под крышей, начиная от Москвы.
Около 2 часов утра поднялся страшный шум, раздались крики: «Казаки! Казаки!» и все выбежали на улицу. Даже мой друг покинул меня в первую минуту страха, думая, что и я за ним последую. Я остался один в этой избе и думал, что меня схватят и убьют казаки. Вдруг у меня мелькнула мысль, которую я тотчас привел в исполнение с крайним напряжением своих слабых сил. Взобравшись на поперечные балки, проходящие под крышей, я прижался к ней, сидя на балке. Едва я успел скрыться, как послышалось приближение казаков и крики бегущих. К моему счастью, огонь в очаге погас, вследствие чего внутренность избы оставалась темна. Наконец прискакали казаки, тыкали во все стороны своими копьями, но так как они ничего не нашли, то я надеялся, что они поедут дальше; однако, сойдя с лошадей, некоторые подошли к очагу и раздули огонь. Я притаил дыхание в смертельном страхе быть открытым. Обыскав все углы и разбросав все валявшиеся тряпки, они снова вскочили на лошадей и удалились.
Вероятно, они меня не заметили, ослепленные быстрым переходом от мрака к свету. Пробыв еще некоторое время на месте, когда все успокоилось, я, наконец, спустился с окоченевшими от холода членами, согрелся немного, и убедившись, что враги удалились, я со всех сил пустился бежать по направлению дороги. После часовой ходьбы я снова встретил моего друга, капитана Буч, сидевшего перед огнем невдалеке от дороги. Мы очень обрадовались, встретив друг друга, и продолжали дорогу вместе.
Порядок и внешний вид отрядов, высланных нам навстречу из Вильны, быстро изменился. Мороз крепчал. Непривычные к лишениям и опасностям разного рода, они быстро дошли до полного изнурения. Эти солдаты умирали не от изнурения или недостатка пищи, а просто от страшного холода. Оставшиеся в живых сбросили оружие и присоединились к беглецам. У меня дело не ладилось. Лишившись обуви, я при страшном холоде должен был идти босиком по снегу и оледеневшей земле. Я предпочел бы отдыхать по целым часам вместо того, чтобы согреваться движением, но мой приятель меня постоянно понукал то добрыми, то резкими словами. Таким образом мы, наконец, дошли до города Вильны в декабре 1812 г. в 4 часа вечера. За нами гнались казаки (Каким-то чудом спасся обер-аудитор Гмелин, друг автора. Изнурённый от усталости, он попал в какой-то ров и там заснул. Он проснулся от странного ощущения. Оказалось, что тело его было покрыто пиявками, которые к нему присосались. Это его настолько облегчило, что он мог идти дальше и счастливо вернулся в отечество. — Прим. Ред.)
Глава II
Когда мы дошли до главных ворот, там произошла почти такая же давка, как при переходе через Березину. Люди, лошади и повозки громоздились друг на друга, не давая никому прохода. Никому не пришло в голову, что в городе должны быть еще другие ворота, через которые можно было спокойно проникнуть в город. С страшным трудом нам, наконец, удалось пробраться сквозь толпу, при чем нашим бокам пришлось немало пострадать. Но и здесь, как в остальных городах, царствовал ужас и происходили страшные беспорядки.
Прибыв в город и встретив вюртембергского солдата, мы спросили его, где можно достать хлеба и съестных припасов. Он нам указал дом еврея Лихтенштейна, где мы застали несколько знакомых офицеров и товарищей. Я прежде всего спросил хлеба, но его достать оказалось невозможно; я был так голоден, что с жадностью подбирал и глотал крошки, оставшиеся на столе. Достав у еврея бутылку красного вина, я уселся на пол у печки, не найдя другого места, и выпил вино, закусывая куском хлеба, который мне удалось раздобыть у товарища. Офицеры приходили и уходили. Вдруг я увидал знакомого человека, покупавшего бутылку красного вина. В нём я узнал моего бывшего начальника обер-лейтенанта фон Бауера. Я встал, подал ему руку, радуясь его встретить. Но он меня не узнавал, в моих лохмотьях, с головой, повязанной грязным платком, с лицом, почерневшим от грязи и копоти и пр. Когда я назвал свое имя, он обнял меня, снимая с себя вину в том, что я не получил еще награды за спасение его жизни под Смоленском. Он советовал мне скорее вернуться в отечество, обещая позаботиться обо мне по прибытии. Мы расстались, и я его никогда более не встречал. (Он погиб при Ютербоке).