Четыре часа прошли незаметно. Вышли мы в 10 утра, к двум нас должьы были сменить. Как-то невольно к концу смены всегда подтягивались к началу своего участка, поближе к заставе, чтобы смениться скорее. А тогда еще и время было обеденное.
На тропинке из-за большого яблоневого сада показались двое. Наши. Подошли.
— Давайте, ребята, на заставу бегом. Старшой, там тебя замполит срочно требует!
— Чего?
— Не знаем. Приказал передать, чтобы сразу к нему, потом уж обедать и отдыхать. Понял?
Минут через пятнадцать мы были на заставе. Доложив дежурному, разрядив и поставив винтовки в пирамиду, мы с напарником разошлись. Он — обедать, я — к замполиту.
— Товарищ младший политрук, пограничник…
— Вольно, вольно. К 15.00 быть готовым к поездке в комендатуру. Там сегодня комсомольское собрание. Вам, как комсоргу заставы, там положено быть. Вопросы будут?
— Есть быть готовым к 15.00. Что взять с собой?
— Комсомольский билет, оружие. Все. Выполняйте. Машина будет.
На повестке дня комсомольского собрания нашей 3-й комендатуры было два вопроса: «Повышение авангардной роли комсомольцев в охране Государственной границы». Это был основной вопрос. Доклад делал заместитель коменданта по политчасти политрук Лебедев. Рядом с ним за столом сидел пограничник со «шпалой», как тогда говорили, на петлицах.
— А это кто? — спросил я шепотом у соседа.
— Эх ты, не знаешь, это наш комендант, капитан Столетний. Во, фамилия интересная, ему хотя и не сто, но до ста жить обязан, фамилию-то подводить нельзя!
Вторым был оргвопрос — довыборы в состав комсомольского бюро комендатуры из прибывшего на заставы молодого пополнения. И вот тут-то меня подстерегал сюрприз. Совершенно неожиданно кем-то из президиума собрания была названа моя фамилия. «Откуда меня-то знают? — пронеслось в голове. — Почему меня? Ведь я на заставе-то без года неделю…» Все дружно проголосовали за. Меня ни о чем никто и не спрашивал. Вот так в марте 1941 года стал я членом комсомольского бюро нашей комендатуры.
Март… Маленький треугольничек. Сохранившееся письмо знакомым девчатам в Тайнинку:
«С западной границы нашей любимой Родины поздравляем с праздником 8 Марта!
Там, далеко от нас, в кругу друзей и любимых, не забывайте и о нас. Вспомните, быть может, в этот вечер и ночь ваши друзья, стоя на священных рубежах Родины, защищают вас, ваш покой и мирную счастливую, веселую и радостную жизнь.
Пограничник».
…Сейчас уже и не помню, почему мне пришла тогда в голову мысль стать проводником служебной собаки. По всей вероятности, потому, что их героическим подвигам при задержании самых опасных нарушителей границы уделялось и в литературе, и в рассказах товарищей внимания больше, чем другим, отличившимся на границе. Да, пожалуй, в те годы настоящий пограничник и не мыслил себя без собаки — самого верного помощника. Доходили и до нас рассказы о подвигах легендарного Никиты Карацупы с его Ингусом, задержавшего около 400 нарушителей границы. Могло ли это пройти мимо сознания и чувств молодого парня? Наверное, нет. Хотелось и здесь испытать себя, узнать что-то новое, интересное. N
Повторю еще раз, что повлияло на меня тогда, точно не помню. Помню лишь очень хорошо ответ начальника заставы. Я зашел к нему в канцелярию, естественно спросив разрешения, и положил на стол листок бумаги из ученической тетрадки, на котором значилось: «Рапорт…» — и далее излагалось желание быть зачисленным в пограничную школу служебного собаководства.
— Не отпущу! Вам ясно? Идите.
— Есть идти. — Кажется, без большого сожаления произнес тогда я.
В ночь с 11 на 12 апреля 1941 года мы с напарником…
В ночь с 11 на 12 апреля 1961 года… Двадцать лет. Прошло ровно двадцать лет. Понимали мы, что свершается необычное, то, чего не делал никто. Но здесь, на космодроме, обстановка не побуждала к необычному восприятию происходящего. Она была строгой, деловой, не праздничной. На космодроме в ту ночь были будни. Мы делали свое дело — готовили к старту ракету с «Востоком».
Вот так распорядилась судьба. Ровно двадцать лет отделяют эти два очень памятных, очень важных в моей жизни события. Тот день 1941 года подарил мне жизнь, тот день 1961 года подарил счастье.
В ночь с 11 на 12 апреля 1941 года мы с напарником Юсовым получили приказ выйти на охрану границы в район моста через Сан и занять место в секрете неподалеку от него. Это место мы хорошо знали. Из «медвежьей берлоги» в канаве, под прикрытием разросшихся кустов, хорошо просматривался весь участок левее моста и сам мост.
Подойдя туда и пробираясь поочередно где ползком, где пригнувшись, растянули в обе стороны шпагат от прибора «СП» и залегли в берлоге. В секрете одна задача: лежи, смотри, слушай, дыши в полноздри, не вздумай чихнуть или кашлянуть. Если простужен — в секрет не пошлют.
Ложились всегда спина к спине. Чтобы смотреть в разные стороны. Смотреть и слушать. Чего больше — сказать трудно, поскольку секрет, как правило, наряд ночной, А ночью больше можно слышать, чем видеть. Впрочем, и ночью видны силуэты на фоне неба. Нас учили, что смотреть ночью надо только присев или лежа на земле.
Вот, наверное, об этих уроках и напомнил мне тогда ажурный четкий контур стальных ферм моста. Мост в другой мир, в другую страну. Посередине моста поперек — белая черта. Граница. Одна половина моста наша, другая чужая. Чуть отступая от черты, растянута густой витушкой колючая проволока — «спираль Бруно». Вот и все препятствие на стыке двух государств.
Ночь была тихой, небо в тучах, но дождя не было. Первый час прошел спокойно… Вот написал слово «спокойно», и подумалось: час-то прошел спокойно, никаких происшествий не принес, а вот как мы-то себя чувствовали? Спокойно ли было на сердце? Да нет, конечно. Посудите сами: молодые парни, мало что еще видевшие в жизни, стали пограничниками. В руках у них винтовки, которые они держать-то в руках научились пару месяцев назад, а стреляли пока только по мишеням несколько раз. На стрельбище старшина выдавал нам по три боевых патрона, а после выстрелов, встав и поправив гимнастерку или шинель, мы докладывали: «Товарищ старшина, пограничник (имярек) сдает стреляных гильз три!» Ведь не дай бог потерять гильзу! Страх!
А тогда на живот почему-то съезжала брезентовая сумка с двумя не учебными, боевыми гранатами РГД-33, зелененькими, блестящими, с «вафельным» оборонительным чехлом. А такую гранату мы и кидали-то один раз, из окопа. Впечатлений — на неделю разговоров. И винтовка боевая, и патроны боевые, и не по три, а в двух подсумках тридцать штук. И всем этим положено пользоваться не тогда, когда разрешит командир на занятиях, и не по фанерной мишени, а тогда, когда решишь сам и перед тобой будет человек-нарушитель, не мишень, не фанерный щит, который поднимают и опускают из укрытия твои товарищи по взводу, а враг. Он вооружен и может в тебя стрелять. В тебя! А стрелял ли кто и когда-нибудь в тебя? А ты стрелял в человека? И не из игрушечного пистонного пистолета? А? Бросал в человека гранату? А ведь мы были даже не первогодки в пограничных делах, а «первомесячники». Ох, как далеко нам было до знаменитого Карацупы, да что Карацупа? Он служил где-то на Дальнем Востоке, а вот в нашем отряде, в штабе служит капитан Черных. Еще в 30-х годах, будучи начальником заставы, он заслужил свой первый орден Красного Знамени. А вторым был награжден за подвиг в войне с белофиннами. Вот для такого человека та ночь, когда лежали мы с Юсовым спина к спине в секрете, могла действительно быть спокойной.
Ажурное переплетение ферм моста четко вырисовывалось на фоне неба. Тихо. Изредка доносился с той стороны собачий лай из Родымно. Плескалась тихонько вода. Прошел еще, наверное, час, может, чуть больше. Часов ни у меня, ни у Юсова не было.