Законченность вокально-сценического образа ее Манон я оценил особенно высоко после сравнения ее в этой роли с М. Н. Кузнецовой, о которой ниже будет сказано подробно, певицей более богатой природными данными, но уступавшей Цветковой в искренности переживания.
По общему впечатлению от исполнения ею разнородных партий с ней в то время могла соперничать одна Софья Ивановна Друзякина.
Друзякина тоже не была настоящей драматической певицей. И у нее голос не располагал той массой звука, которая необходима для иных драматических партий. По существу, голос Друзякиной был только большим лирическим сопрано, густым и теплым. С крайними верхами у нее было неблагополучно в смысле интонации. Что-то, видимо по причине физиологического порядка, пресекало иногда хорошо сфилированную ноту перед самым ее концом. Часто казалось, что ее голос сгущен искусственно и что именно в этом корень его (не очень все же значительных) недостатков.
<Стр. 60>
Но и Друзякина была чрезвычайно одаренным человеком. В ролях Лизы, Татьяны и полярно противоположной им Тоски она озаряла отдельные сцены лучом большого и настоящего таланта. Очень импонировала ее сдержанность в жестах, скромность ее сценической манеры, театрально приподнятой, но в то же время естественно правдивой.
Незабываемое впечатление оставил голос Леониды Николаевны Балановской (1883—1960), впоследствии профессора Московской консерватории. Если исключить голос Фелии Литвин, который, по-видимому, не имел соперников во всем мире, то наиболее поразительные сопрановые голоса, которые мне довелось слышать,— это голоса Н. С. Ермоленко-Южиной, Евгении Бурцио и Л. Н. Балановской.
Голос последней был способен отразить любое чувство: от нежнейшего лиризма до потрясающего драматизма. Этот голос был прекрасен и в воплях Юдифи, и в бурных сценах Изольды, и в мрачном гадании Кармен. Но ни темперамент певицы, ни ее внутреннее артистическое состояние, ни дикция, ни отделка роли и партии никогда не достигали того уровня, на котором находился ее поистине исключительный голос.
Рассказ о приходе Балановской на оперную сцену может показаться сказкой.
Зимний сезон 1905/06 года частной оперы А. А. Церетели открывался в зале Петербургской консерватории при «благоприятных ауспициях». Революция подавляется, реакция торжествует разгром Пресни, купцы и фабриканты основательно нажились на военных поставках русско-японской войны, на продовольственных затруднениях, вызванных осенними забастовками, и сборы в театрах резко поднялись. А «князь», как в театральной среде звали Церетели, собрал первоклассную труппу.
На 26 декабря назначается «Джоконда» с таким распределением партий: Джоконда—выдающаяся итальянская певица Берленди — знаменитая Джоконда, Энцо — входящий в моду, недавно принятый в Мариинский театр, обладатель голоса редкой красоты тенор Н. А. Ростовский, Слепая — любимица публики «солистка его величества» М. И. Долина и Барнаба — «сам» Титта Руффо. Дирижирует В. И. Сук.
Все идет как по маслу, билеты распроданы в несколько часов, Церетели радостно потирает руки... Но 25 декабря заболевает Ливия Берленди, другой артистки на партию
<Стр. 61>
Джоконды в труппе, как всегда составленной, что называется, «в обрез», нет. Срыв премьеры не только скандал, не только убыток, но и... плохая примета. Князь в отчаянии. Из артисток Мариинского театра никто в частной опере выступать не может, в Народном доме опера еще не ставилась, и никто из тамошних сопрано партии Джоконды не знает. А партия, как назло, большая-пребольшая, а роль тяжелая-претяжелая, а репетировать некогда-некогда... И князь рассылает гонцов во все концы: и в музыкально-вокальные учебные заведения, и к частным педагогам — неужели во всем городе нет ни одной певицы, которая знает партию Джоконды? Князю везет: у популярного профессора пения Софьи Николаевны Цехановской заканчивает курс Л. Н. Балановская, которая уже знает назубок семь больших партий и в том числе партию Джоконды.
Все делается наспех: одна проверка партии, одна репетиция с дирижером, один рассказ о мизансценах... Страшно девушке со школьной скамьи идти на такой искус? Страшно, очень страшно... Особенно страшно потому, что надо заменить такую звезду, как Ливия Берленди, да еще в труднейшей сопрановой партии-роли...
Раздумья, колебания, бессонная ночь, повторения партии, горделивые мечты, денежный соблазн, страх и еще раз страх... Но юная певица полна сил, энергии и обладает блестящим голосом, одним из тех голосов, которые все оправдывают, все искупают... Голос должен выручить и... выручает! Балановская проводит свой дебют отлично, и восхищенный ее смелостью Титта Руффо преподносит ей свой портрет с надписью: «Ad una splendida Gioconda con amirazione profonda!» («Блестящей Джоконде с глубоким восхищением»... ни больше, ни меньше...)
Почему все это могло произойти? Потому что Балановская пела с четырех лет, потому что мать ее пианистка и девочка с малолетства купалась, так сказать, в музыке, потому что она слушала хороших певцов и певиц и жила театром, еще не переступив его порога... Но все же приходится еще раз повторить, что мы и в данном случае имели дело с одним из тех голосов, которые своей красотой и культурой звука заменяют слушателю ряд других компонентов...
Лирические сопрано были представлены в киевской труппе менее разнообразно и были менее интересны. В чистом, так сказать, виде их, пожалуй, и не было. Лирический репертуар
<Стр. 62>
охотно пели и все драматические сопрано, в том числе наиболее неистовая по своему темпераменту К. И. Брун, и все колоратурные певицы, включая любительницу вокальных фейерверков Э. Ф. Боброву.
Одно из наиболее цельных впечатлений оставила Екатерина Дмитриевна Воронец, лирико-драматическое сопрано. Если вникнуть в смысл этого определения не с позиций физиологического порядка (диапазон, мощь звука), а с художественных, то есть считать, что лирико-драматическое сопрано должно отражать и лирические и драматические переживания, — то с этой стороны Воронец стояла на большой высоте.
Голос у нее был необыкновенно теплый, типично украинский. Звонкий и достаточно металлический, он обладал своеобразным дефектом: в нем как бы была какая-то трещинка, но, как ни парадоксально, этот изъян придавал звуку дополнительное очарование.
Красивая, талантливая, Воронец обладала большим сценическим обаянием, чему не мешали некоторые погрешности дикции, у нее они были даже симпатичны, как те ошибки милых уст, которые охотно прощал иным барышням Пушкин.
Е. Д. Воронец завоевала Киев с первого дебюта в роли Лизы в «Пиковой даме» и в короткое время стала его любимицей.
Из колоратурных певиц по теплоте звука и выдающейся технике первое место следует отдать ученице Эверарди Э. Ф. Бобровой. Темпераментная артистка, она страдала, однако, одним недостатком — не очень точной интонацией. Здесь причина была чисто физиологическая. Боброва хронически чем-то болела, и ее детонирование усиливалось в связи с периодическими обострениями болезни.
Очень чисто, музыкально, с большим мастерством пела Е. А. Бронская, обладательница голоса с прелестным серебристым тембром.
Евгения Адольфовна Бронская, ученица собственной матери, в свое время видной певицы Гаген, дебютировала в 1901 году и сразу заняла очень хорошее положение. После удачных гастролей в Италии (1905/06 г.) она была приглашена в Мариинский театр, где в течение многих лет с честью несла колоратурный и лирический репертуар. Впоследствии профессор Ленинградской консерватории, она дала нашей оперной сцене несколько отличных профессионалов,
<Стр. 63>
среди них выделилась своим голосом и талантом Дебора Яковлевна Пантофель-Нечецкая.
Выдающимся голосом, но неровным исполнением — то блестящим, то несколько мелодраматизированным — отличалась недолго, кажется, певшая на сцене Черненко. В партиях Марфы в «Хованщине» и Жанны д’Арк она показала очень недюжинное дарование, почему-то не получившее должного развития.