<Стр. 659>
Чувствуется, что она занята каким-то другим делом: часть ее реплик похожа на безучастное эхо, но другие звучат очень весело, одними интонациями как бы оживляя темп.
До сознания Лариной и Няни сентиментально замедленное пение девушек доходило не сразу, а постепенно. В репликах Лариной отражалась то мечтательность Татьяны, то живость Ольги. Во время квартета Ларина, по внешности отнюдь еще не старая женщина, не без кокетства предавалась воспоминаниям о своей молодости.
Няня оставляла свою лейку и с вязаньем в руках садилась у ног барыни, явно желая посудачить. Оживший было темп, связанный с игривым воспоминанием о муже («Он был славный франт»), снова оттягивался и к повторению «Привычка свыше» становился совсем медленным. На словах «корсет, альбом» Ларина, перелистывая страницы книги, как бы молодеет, и живой темп снова ненадолго возобновляется. Затем, вспомнив, что она уже постарела, Ларина впадает в разочарованное и полудремотное состояние.
Очень медленно (технически несовершенно, но в общем достаточно впечатляюще) блекло и яркое в начале действия солнце.
«Болят мои скоры ноженьки» запевалось очень далеко, медленно приближалось и так же медленно доходило до сознания задремавшей Няни и полудремавшей Лариной.
С приходом крестьян на балконе появлялись и дочери Лариной. Татьяна застывала у первой же колонны, Ольга присаживалась на мягком табурете между двух других у самого спуска в сад. Сюда Ларина придвигала кресло и здесь вела сцену с крестьянами.
Татьяна с книгой в руках садилась на место матери, а на словах «Как я люблю под звуки» Ольга, крадучись, заходила сзади и пела свою арию, садясь под конец на подлокотник кресла.
Исполнение Ольги по интонациям переходило от шаловливой иронии к менторскому тону, но было проникнуто большой теплотой и любовью к сестре.
На аккорде второго анданте четвертой сцены Татьяна роняла книгу. И это вызывало беспокойство Няни, на которое немедленно реагировала Ларина, отсылая крестьян.
<Стр. 660>
В словах Татьяны о героях романов звучало не сострадание, а восторг перед величием и красотой их переживаний, зависть к ним.
При появлении гостей ремарка Чайковского о большом волнении толковалась не внешне, а внутренне: женщины себя оглядывали, поправляли платья, но этим выражалось их внутреннее волнение, никакой обычной в этом месте суматохи на сцене не было. Оркестр выражал не тревогу, а звенящую радость, взволнованное приветствие. Ларина садилась в кресло, Ольга делала шаг по направлению к гостям, но, вспомнив правила приличия, спохватывалась и, по примеру Татьяны, становилась возле кресла матери по другую сторону.
После ухода Лариной Ольга перехватывала Няню и свои реплики из квартета нашептывала ей. Это подчеркивало одиночество Татьяны, наполовину спрятавшейся за колонной. Последнее замечал Онегин и, спустившись в сад, направлялся к Татьяне. После некоторого колебания, беспомощно оглянувшись и видя себя вынужденной быть гостеприимной, Татьяна направлялась навстречу Онегину. Тем временем Ольга подкрадывалась к Ленскому и сзади ударяла его цветком. Между ними начиналась сцена, которая заканчивалась уходом в сад.
Как бы избегая встречи с ними, Онегин приводил Татьяну на террасу к фразе «Но не всегда сидеть нам можно с книгой». Татьяна поднимает на него восторженный взор. «Мечтаю иногда я»... Он должен понять, о чем она мечтает.
Свое ариозо Ленский начинает не без смущения и только постепенно смелеет. Когда его тон становится очень горячим, головы влюбленных склоняются друг к другу. К концу арии Ленский припадает к Ольгиной руке. Не без умиления смотрит на них Ларина. Ей бы не хотелось нарушить их идиллию, но тут подворачивается Няня, и она через плечо, как бы нехотя, бросает: «А, вот и вы!»
Онегин свою фразу «Мой дядя» говорит без прежнего апломба: мечтательная натура Татьяны, чистота ее облика как бы смягчили его браваду. Прежних менторских интонаций, сознания своего превосходства в нем стало меньше.
Никаких оркестровых взрывов, сценической острой динамики во всей сцене нет: все окутано дымкой смутной
<Стр. 661>
мечты Татьяны. Ее партия здесь не особенно значительна, но над всей сценой царит ее дух, который когда-то приводил Чайковского к мысли назвать свою оперу «Татьяна Ларина».
Таков был замысел первой картины. Несколько идеализированный в своей простоте, облагороженный быт эпохи — таков был музыкально-постановочный фон опоэтизированных гением Пушкина и Чайковского событий. Видимо, слишком тонко было все это для оперного театра и потому на репетициях под рояль в Малом зале ощущалось несравненно ярче. Там явно достигалась та скромность спектакля, о которой говорил Чайковский, когда боялся отдать свои лирические сцены на площадку какого-нибудь большого казенного театра.
Спальня Татьяны представляла комнату с большим окном и дверью на балкон, выходивший в сад. Розовые обои, скромная меблировка, рядом с окном кушетка красного дерева с двумя подголовниками («рекамье») без спинки, сбоку столик и перед ним банкетка.
При поднятии занавеса Татьяна уже у постели. Няня собирает вязанье, как бы только что закончив рассказ. Татьяна вытягивается на постели. Няня ее укрывает и собирается уйти.
Как только начинается анданте джусто, Татьяна садится на постели.
«Расскажи мне, няня, про ваши старые года»,— произносилось с оттяжками на каждой ноте последних четырех слов: Татьяна явно подыскивала слова.
Подтембры рассказа Няни как бы чуть-чуть иронизировали над старыми годами, но в словах «благословил меня отец» уже было приятное переживание прошлого. Слова «И с пеньем в церковь повели» произносились с большим умилением, отдаленно перекликаясь с интонациями воспоминаний Лариной из первой картины. «Господь, помилуй и спаси» очень замедлялось. Няня раздумывала, нет ли какой-нибудь опасности. Но восторженный тон Татьяниных реплик успокаивал ее, а акценты на каждой ноте слов «Я влюблена» даже приводили ее в хорошее настроение. Слова «Да как же» произносились совершенно равнодушно, только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Во время сцены письма Татьяна ходила по комнате и обдумывала положение. Не без влияния далькрозовских принципов были разработаны все детали — в частности
<Стр. 662>
переходы, движения головы и повороты в течение последних двенадцати тактов перед словами «Пускай погибну я!» Само пение было преисполнено сладостного упоения мечтой, восторженного переживания. Незавимимо от усиления или ослабления звука, от округленности фразы в едином дыхании или, наоборот, от задержек на каждой ноте подтембры всей сцены, ее интонации говорили о том, что Татьяна только мыслит вслух и прислушивается к своим словам, к биению своего сердца. Выработка этих «подтембров» потребовала огромного труда, но дала очень рельефный результат.
Став на стуле на колени, вся съежившись, Татьяна начинает наконец писать. «Нет, все не то». Синкопированные вступления подчеркиваются порывистостью движений. До самых слов «Я к вам пишу» Татьяна пишет. Отсюда, подняв письмо перед собой и как бы устремляясь куда-то ввысь и вдаль, читает написанное.
Мелких деталей исполнения было бесконечное множество. Например, «Зачем, зачем вы посетили нас» пелось так: первое «зачем» очень оттягивалось; это свидетельствовало, что Татьяна обдумывает, что и как писать. Маленькое усиление ноты — и она решилась. Отсюда сфорцандо на втором «зачем» и ровное, уверенное пение. И зритель явственно слышит, как относительно резкий тембр без усиления звука выделяет слово «никогда» из фразы «Я б никогда не знала вас».
Все увереннее и увереннее становятся интонации. Татьяна садится за столик. Она то мечтает и очень замедленно поет «Ты в сновиденьях», как бы припоминая, как же все это происходило, — пусть во сне, но ясно; то «возвращается на землю» и в решительном темпе произносит: «Незримый, ты уж был мне мил»; то шепчет «В прозрачной темноте»; то истово переживает «Слова надежды мне шепнул».
Счастье близко, решает Татьяна, оно возможно. Ночь пролетела незаметно. Она надевает капотик и направляется к балкону встретить вдалеке заалевшую зарю. На миг ее охватывает сомнение, и она возвращается к столику. Неуверенно звучат слова раздумья: «Иль суждено совсем иное?» Но скрипки оркестра перенеслись вверх на октаву, как бы убеждая в светлом будущем, и она снова то смело пишет, то с просветленным лицом что-то обдумывает. Ей не сидится на одном месте, и она ходит вокруг столика, то