Первая картина планировалась следующим образом. Сцена представляла большой двор с табачной фабрикой направо и домом ее владельца налево. В первом этаже хозяйского дома была караулка для охраны. За столом у входа в караулку солдаты балагурили, курили и играли в карты. Караульный стоял на часах.
В глубине сцены были большие ажурные ворота, выходившие на городскую площадь. Там все время показывались отдельные прохожие, но так, что это не отвлекало зрителей от происходящего на сцене.
При поднятии занавеса с сигарной фабрики выносились ящики сигар, грузились на небольшие тележки и увозились, для чего время от времени открывались ворота.
<Стр. 690>
Колокол, извещавший об обеденном перерыве, останавливал и эту работу.
Хор мальчиков, впервые в сценической истории «Кармен», был освобожден от маршировки и от какого бы то ни было текста. Уличные мальчишки, то врозь, то небольшими стайками, каждый в меру своего умения или темперамента, передразнивали солдат, обходясь одним «тра-ля-ля». Оборванные, босоногие, они импровизировали живые пародии на солдат, прохожих или привратника. Когда же взвод солдат входил во двор, куда мальчишек не пускали, они карабкались на решетку, а затем бросались врассыпную от уходящего на отдых караула. Их «тра-та-та-та-та» постепенно замирало вдали и доносилось под конец из разных мест. Взятые из синагогального хора мальчишки отлично держали связь с оркестром.
Для «Кармен» М. Веселовской под наблюдением Лапицкого был сделан новый перевод. С точки зрения сегодняшних требований к соблюдению композиторской ритмики и эквиритмики стиха этот перевод был бы неприемлем. Но в ту пору в опере с переводным текстом, пожалуй, впервые со сцены стали доноситься простые и грамотно построенные фразы. По сравнению с «оперной поэзией» печатных клавиров этот текст был откровением. Самый характер его уже подчеркивал, что представление снято с оперных ходулей и в известной мере опрощено. Я приведу в доказательство только один пример.
Речитатив номер 3-бис начинался следующим образом.
« Цунига. Это здесь знаменитое сборище сигарер, где всегда бывают скандалы?
Дон Xозе. Так точно, лейтенант, имею доложить, таких распущенных баб видеть пришлось мне мало.
Цунига. Не беда, если красивы.
Дон Хозе. О лейтенант, я не знаток, не увлекаюсь я подобным сортом женщин».
Уже из этих слов возникала характеристика селадона Цуниги и простого, честного парня Хозе, из которого Кармен только впоследствии сделает контрабандиста и убийцу.
Новостью этого перевода было и то, что имени Кармен возвращалось верное грамматическое ударение: слово «Кармен» произносится по-испански с ударением на первом слоге.
<Стр. 691>
Не останавливаясь на многих интереснейших мизансценах (сейчас ставших уже каноническими), я отмечу в первом акте только два момента.
Первый относится к сцене драки. Сигареры очертя голову вылетали на сцену под насмешки оставшихся у окон Кармен и ее приятельниц. Труднейший хор исполнялся на двух планах сцены и звучал с двух различных плоскостей. Когда же Кармен выволакивали во двор и связывали ей руки, часть ее противниц отправлялась наверх. Заметив их в окнах, Кармен пыталась бросить в них камень, но его отнимали. Видя свое бессилие, она, скрепя сердце, с напускной веселостью показывала им язык.
«Сегидилью» Кармен пела, усевшись на стоявшей в углу двухколесной тележке. Она раскачивалась в ней, как в кресле-качалке. С одной стороны, это придавало ей самый невинный вид, с которым она произносила: «Я вовсе не болтаю, я только напеваю». С другой — это давало ей возможность, ловко подглядывая за Хозе, сочетать невинный вид с соблазнительными позами.
Цуниге был придан вид молодого элегантного офицера, лишенного трафаретной комедийности.
Второе действие происходило в погребке. Небольшие столы по бокам, один большой посередине, под огромным абажуром. Вскакивая на стул, кто-нибудь из персонажей выкручивал фитиль; при появлении Цуниги Кармен его, наоборот, прикручивала и темнила сцену.
Слева внутренняя лестница вела на маленькую галлерею, откуда открывалась дверь в помещение Кармен. Посередине на заднем плане—тамбур с лесенкой в десять ступеней служил официальным выходом на улицу. В двух шагах от тамбура маленькие дверцы вели в каморки контрабандистов. Вся задняя часть сцены отгораживалась от передней большим занавесом на кольцах.
Буквально от каждой мелочи пахло притоном. Только где-нибудь за городским валом и уж обязательно под землей могло приютиться этакое заведеньице.
Роль хозяина кабачка Лилас-Пастья, оставаясь бессловесной, стала очень заметной. Это был не только хозяин, угождающий своим гостям, но и строгий блюститель необходимой в столь злачном месте дисциплины и участник любой подозрительной сделки.
Три куплета «Цыганской песни» исполняли по очереди Фраскита, Мерседес и Кармен. Фраскита начинала
<Стр. 692>
уставшим тоном, в соответствии с сонным видом некоторых гостей и общим упадком настроения. Это мало действовало. Мерседес брала более энергичный тон и пела гораздо зычнее. Кто-то приходил в себя. Тогда Кармен будила двух гитаристов и врывалась в песню со всем своим бешеным темпераментом. Она вскакивала на стол и исступленной пляской будила к жизни всех гитан. В кабачке все мгновенно превращалось в танцевальный вихрь.
Эскамильо и матадоров приглашали к столу и угощали как добрых знакомых. Простота обращения показывала, что тореадоры —плоть от плоти этого общества, в котором всегда можно выпить рюмку крепкого вина, найти друзей и хорошенькую цыганку.
Как бы в ответ на куплеты Эскамильо естественно возникали те два вставных танца на музыку из «Арлезианки», которые принято давать в последнем акте на площади. Здесь они, безусловно, были уместны.
Большое волнение вызвали длинные юбки для самой Кармен и для первой гитаны (2-й акт). Слыханное ли дело — балерина, у которой не видно ног? Н. М. Хлюстина даже слезу пролила на первой репетиции, а потом благословляла эту новацию — до того эффектен и музыкально-органичен был этот вихрь складок мягкой материи.
Танцы давали Эскамильо возможность подольше присмотреться к Кармен, привлечь и ее внимание, а это уже давало повод для речитатива номер 14-бис.
Все же наиболее интересным моментом был квинтет.
Очистив помещение от посторонних, Лилас Пастья освобождал поле действия для пятерки контрабандистов.
Окружив стол табуретками, пятерка — кто сидя, а кто стоя коленями на сиденье — сдвигала головы и под лампой создавала очень рельефную картину заговора. Быстрый темп и мрачноватые тембры приглушенных голосов, редко вспыхивающие сфорцандо довершали впечатление. На переходе к речитативу Кармен подымалась и выходила из круга. Поставив свой стул несколько поодаль, она усаживалась в томной позе и заявляла, что никуда не пойдет. Когда подымались протесты и насмешки по поводу ее любви, она с полуобиженным видом уходила к себе наверх по лестнице.
Во время своих последующих реплик Кармен перевешивалась через перила балкона. Следовавшая за ней
<Стр. 693>
Фраскита останавливалась на лестнице. Внизу стояла Мерседес. Данкайро с задранной вверх головой стоял между столом и галлереей. Ромендадо сидел на столе. (Я потому остановился на этом подробно, что но жизненности впечатления эта мизансцена была замечательна.)
Одновременно с закулисной песенкой Хозе появлялся неизвестно откуда Лилас Пастья, освобождал ноле действия и помогал Кармен избавиться от лишних свидетелей ее попытки завлечь своего гостя в шайку.
Во время драки Цуниги с Хозе цыгане и контрабандисты вылезали из разных каморок и щелей, создавая экзотически живописное окружение.
Превращение Хозе в контрабандиста и прием его в шайку производились как некий торжественный обряд, в котором немаловажное участие принимал опять-таки Лилас Пастья.