Всего единственный раз в жизни отец Федор пытался прибыть к поезду заблаговременно. Но из этого ничего не вышло. Энтомолог собирался в Ленинград в командировку. В тот день он работал в Кунсткамере допоздна — так как поезд в северную столицу отходил около полуночи. Федя впервые в жизни решил не спешить, и приехать на вокзал за 5 минут до отхода поезда, а не за 30 секунд, как обычно.
Ровно за полчаса до отхода поезда отец Федор неторопливо собрался и вышел в огромный вестибюль Кунсткамеры — к нарисованным мамонтам. Но входная дверь была закрыта, а на месте сторожа никого не оказалось, хотя лампа на столе привратника горела и под ней лежала раскрытая книга, а на книге — очки.
Федя, подождав пять минут, начал нервничать. Потом он посетил мужской туалет. Там сторожа не было. Потом, вспомнив очерки из «Частной сексопатологии» (которые ему дал почитать Вовочка), и подумав, что сторож может быть не совсем обычный человек, отец Федор посетил и туалет женский. Но сторожа не было и там. Зато там, в женском туалете, Федя обнаружил единственный выход из его положения — открывающееся окно. Энтомолог взглянул на часы. До отхода его поезда оставалось 18 минут.
Дежурные у входа в Министерство МВД, которое располагалось прямо напротив здания с гипсовыми змеями, даже не успели среагировать. Закрашенное по банному — белой масляной краской — окно женского туалета Кунсткамеры стремительно распахнулось, оттуда сначала вылетел чемоданчик-дипломат, а потом выскочил бородатый мужчина, схватил ручную кладь и бегом бросился по улице в сторону метро.
Отец Федор успел-таки на отходящий ленинградский поезд, вскочив в последний вагон. Он понял, что это рок. И больше никогда не пытался прибыть на вокзал заранее.
Итак, день подходил к концу. Отец Федор вошел в вагон электрички, идущей в Куликовск, а секундой позже, как и должно было быть по расчетам энтомолога, за ним захлопнулись двери. Отец Федор осмотрелся — в это время, в этом вагоне должны были ехать его приятели. Так и случилось — возле окна он увидел знакомого инженера, как и отец Федор живущего в пригороде, но работающего в Москве. Инженер, как водится, «держал» для энтомолога место. Отец Федор молча сел напротив него, инженер достал из портфеля портативную шахматную доску и они начали первую партию.
Через полчаса инженер поставил отцу Федору мат (первая партия закончилась ничьей) и вышел на своей остановке. На его место сел мужик, который быстро достал из сумки сырые сосиски, пузырек с цветочным одеколоном нехорошего цвета и стал с таким аппетитом закусывать, что у отца Федора засосало под ложечкой. Поглощение экзотической пищи попутчиком-гурманом, почему-то пробудило у отца Федора воспоминание о научной командировке в Японию, где он был на симпозиуме по дальневосточным паразитическим перепончатокрылым, к которым относились и его наездники.
Утром трое российских специалистов по крохотным наездникам, в том числе и отец Федор, спустились в холл токийской гостиницы, переполненные впечатлениями о потрясающем комфорте японских туалетов. Энтомологам предстоял завтрак в ресторане, куда их пригласили хозяева симпозиума.
В гостиничном холле их уже ждали: очаровательная, но отвратительно говорящая по-русски местная переводчица и безгласный молодой человек, которые должны были сопроводить советскую троицу к месту встречи, в ресторан.
Энтомологи со свитой вышли на улицу. Токио в начале августа не самый подходящий город для проживания. Как только европеоиды покинули холл, где властвовал кондиционер, влажная жара, законсервированная безветрием каменного леса и сдобренная бензиновыми выхлопами, липкими лапами коснулась их.
Как только энтомологи появились на ступенях отеля, со стоянки медленно, как линкор, отшвартовался роскошный лакированный лимузин и остановился прямо у входа. Генетически вежливые японцы, видимо решив, что северные варвары будут чувствовать себя неуютно, если разбить их компанию подвели всех троих к одной машине, а сами направились ко второй, совершив тем самым ошибку, которая обошлась организаторам приема русских специалистов в круглую сумму.
— Софё знаё куда идё, — произнесла переводчица фразу, казавшуюся японской поэзией и пригласила энтомологов к машине. Отец Федор ухватился за ручку дверцы и начал ее дергать. Изнутри машины испуганно заверещал «софё». Переводчица сначала объяснила водителю, откуда родом эти странные пассажиры. Затем она вежливо улыбаясь, оттеснила советских специалистов от машины, механически повторяя: «Нисёго не трогать! Нисёго не трогать!».
При этих заклинаниях зеркально-черная дверь медленно, как будто она было сделана из свинца, отошла в сторону, пропустив советских специалистов в чрево прекрасного лимузина, обитого изнутри серым бархатом.
Залезший внутрь отец Федор тут же забыл все наставления переводчицы и взялся за ручку двери, пытаясь ее захлопнуть. Опять заверещал шофер-японец, снаружи донеслось привычное: «Нисёго не трогать!», и дверь также торжественно вернулась на свое место. Машина поехала.
В салоне работал кондиционер: было прохладно и пахло какими-то необыкновенными духами. Автомобиль плавно катил по улице. Сзади, как в фильмах про шпионов, двигался «хвост» — точно такой же черный лимузин, сквозь лобовое стекло которого блестели тревожные глаза переводчицы, наблюдавшей за действиями советских гостей. И советские гости не подвели — уже через пять минут непоседливому отцу Федору надоело разглядывать вывески японских магазинов, и он принялся исследовать салон машины. Любознательный энтомолог наткнулся на пульт управления кондиционером, по непродуманным японским обычаям («клиент всегда прав») выведенный в салон для пассажиров.
Рычажок кондиционера стоял на позиции № 3 и был поставлен, вероятно, женской рукой, потому, что в салоне машины из невидимых отверстий прибора проникал прохладный воздух с легчайшим ароматом французских духов.
Сначала отец Федор пытался прочитать английский вариант надписи у каждого номера. Получалось, что кондиционер мог выдавать 20 режимов, устанавливая микроклимат в салоне автомобиля от «весенней прерии» до «предрассветного бриза на Гавайях». После этого неугомонный отец Федор, забыв все предписания очаровательной японки, стал бессистемно щелкать переключателем, и в конце концов, щелкнул так удачно, что прибор сам предложил путешественникам новую, не предусмотренную конструкторами программу, которую можно было бы назвать «февраль на Таймыре». Исчезли все чудесные запахи, зато из сопел кондиционера, разбросанных по всему салону и сразу же ставших явными со свистом подул ледяной ветер.
Шофер в белой рубашке с короткими рукавами стал с уважением разглядывать в зеркале способных русских, которые, быстро освоившись со сложным прибором, подобрали режим, наиболее соответствующий их северным натурам.
Боковые и задние стекла снаружи мгновенно запотели, и машина сопровождения исчезла из поля зрения. Замерзающий шофер не выдержал и открыл окно. Удивленные прохожие и испуганная переводчица наблюдали, как из окна черного роскошного лимузина, нёсшегося по улицам душного солнечного Токио, била плотная струя тумана.
Машина остановилась у ресторана, и окоченевший отец Федор, забыв от мороза все инструкции, снова стал дергать за ручку двери, но тут его укротили коллеги. И, еле дождавшись, когда дверь торжественно, но слишком медленно отошла в сторону, отец Федор первым выскочил наружу из задрапированного серым бархатом рефрижератора в теплые объятия японских коллег.
Советскую делегацию провели в отдельный кабинет и рассадили за огромным круглым столом. Перед каждым из гостей стоял прибор, а в некотором удалении, в центральной, приподнятой части стола, ближе к центру располагались бесчисленные плошки, миски и блюда с яствами и бутылки с напитками. Как тотчас заметили советские гости, все это было очень неравномерно рассредоточено на столе.