Ваня пришел в птичий отдел ровно через неделю после того как орнитологи осиротели — их покинула лаборантка Леночка. Она была ленива, мало интересовалась биологией вообще и орнитологией в частности и не отличалась аккуратностью. Зато у нее были удивительно развиты бюст, бедра — и это все при очень изящной талии и весьма выразительной попке. Когда Леночка, бывало, шла по птичьему отделу, даже железный Олег (не говоря уже о Вовочке) отрывался от своих куличков и глядел ей вслед.
Как-то раз в отделе случился очередной аврал. Олег насыпал нафталин в коробки с птицами, Вовочка таскал ему этот ценный канцероген из кладовки, а Леночка писала этикетки. У Леночки была хорошо развита женская интуиция, и она чувствовала, что Вовочка, проходя мимо нее, испытывает какие-то желания. Наконец, не выдержав, Вовочка остановился рядом с ней, поставил на стол банку с нафталином и сказал:
— Леночка, у меня к тебе небольшая просьба.
— Слушаю вас, Владимир Дмитриевич, — сказала ожидавшая этой просьбы лаборантка.
— Можно тебя похлопать по попке? А то я никак сосредоточиться не могу.
— Пожалуйста, Владимир Дмитриевич, — привстала со своего места Леночка.
Вовочка похлопал. Попка оказалась именно такой восхитительной упругости, как он и предполагал.
— Спасибо, Леночка, выручила. — И удовлетворенный научный сотрудник понес банку с нафталином Олегу.
Именно поэтому директриса делала все возможное, чтобы Леночка поскорее покинула Кунсткамеру.
В этом учреждении был переизбыток научных сотрудников и недостаток лаборантов. Поэтому в лаборанты брали всех. Вернее, почти всех. Директриса была ревнива, как Саваоф, и поэтому, чтобы заполучить в свой отдел хорошенькую лаборантку, требовалось приложить максимум изобретательности. К слову сказать, эта изобретательность никогда не помогала мужскому населению звериного отдела — там где обитала сама директриса. Поэтому тамошний лаборант Паша любил побродить по самым дальним закоулкам Кунсткамеры, где сексуальная цензура директрисы почти не чувствовалась.
Однажды пожилой электромонтер менял перегоревшую лампочку в отделе орнитологии. При этом подглядывал, как фавн за спящей нимфой в полуоткрытую дверь за Леночкой безмятежно дремлющей на диване. Старый сплетник менял лампы и в других отделах Кунсткамеры и везде рассказывал, что до такого полусонного состояния лаборантку довел, конечно же, Вовочка.
Прослышала об этом и директриса. И Леночка была немедленно уволена.
Но лаборанты были нужны отделу орнитологии и Олег искал их. Единственное, на чем, после Леночки, твердо настаивала директриса, чтобы все они были мужского полу. И Олег не смел ослушаться.
Один из претендентов был чрезвычайно меланхоличен, настолько, что даже Олег удивился, когда через два дня к этому лаборанту пришли в гости две не очень юные особы. Обе были на роликовых коньках, и у обеих были гостинцы — у одной в авоське лежала ливерная колбаса, а другая в руках держал стеклянную банку с винегретом. Через минуту все трое стали это жадно поедать. Этот лаборант ушел через неделю.
Второй лаборант проработал в отделе целый месяц. Он, по мнению Паши, работал хорошо. Но его все равно уволили, после того как начальник орнитологического отдела прибыл в Кунсткамеру из главного корпуса, куда он ездил на очередное совещание. В тот день новоприобретенный лаборант, пользуясь отсутствием начальника пришел в Кунсткамеру, принеся с собой гитару, вина, пирожных и приведя очаровательную даму, в которую он был давно и страстно влюблен.
Всего этого не знал простодушный Олег, который остался верным своей традиции слишком быстро возвращаться даже с тех совещаний, с которых он вообще не собирался приезжать.
Поэтому ему повезло и он застал замечательную картину купеческого разгула, который, пользуясь его отсутствием лаборант устроил в отделе. На столе начальника было разливанное море кинзмараули. На чудом сохранившимся клочке суши лежал пяток недоеденным пирожных и столько же синиц, на которых Олег собирался навесить этикетки, причем лазоревки по цвету очень гармонировали с пролитым вином. На диване сидела пьяная пассия лаборанта. Сам же виновник этого торжества плоти стоял перед нею на коленях и пел романс собственного сочинения. И хотя лазоревки не были залиты вином, этого лаборанта все же уволили.
На освободившуюся вакансию пришел Ваня. Он был кудряв, как пудель, носил очки и имел постоянно удивленный вид. Появившись в отделе Ваня присел на стул и стал докладывать свой послужной список. Его трудовая биография оказалась столь насыщенной, что ей бы позавидовали даже такие известные писатели-бродяги как О’Генри, Джек Лондон и Мелвилл.
Начал Ваня свою трудовую деятельность с простого — с должности истопника. Работа была непыльная. Вечером он приходил на свое рабочее место, в котельную, очень прилично одетым — элегантная куртка, чистые джинсы, изящные туфли. Очки, трубка и широкая кожаная сумка, в которой фотографы носят свою аппаратуру, довершали интеллигентный облик Вани.
В сумке действительно лежал фотоаппарат (с этим инструментом Ваня никогда не расставался). Остальное место было занято сменной одеждой, пакетом с ужином, кисетом с «Золотым руном», початой бутылкой портвейна, хорошей книгой и портативным телевизором.
Ваня переодевался и полтора часа бросал уголь в топку. На этом, собственно, его работа и заканчивалась. Затем он принимал душ, раскладывал снедь, доставал бутылку, трубку, книгу, телевизор и таким образом очень приятно коротал всю ночь.
Кстати, истопник настолько привык к своему портативному телевизору, что не расставался с ним нигде, даже в ванной. Наполнив ванну, он опускал на поверхность воды кювету, затем ставил точно в ее середину включенный в сеть телевизор, залезал в ванну сам и блаженствовал несколько часов, расслабляясь, куря трубку и смотря на дрейфующий экран.
Но работу истопника Ваня бросил. Как он сам объяснял — было далеко ездить (как потом выяснилось — две остановки на метро). И он устроился поближе — в соседний подъезд. Красить павлопосадские платки. Там ему еще меньше понравилось. И тогда он начал более широко кочевать в поисках подходящей для него работы.
Сначала он попал в закрытую особо секретную лабораторию железнодорожных войск, где, судя по его глухим намекам, почему-то проводили острые опыты над собаками. Когда его спрашивали напрямую, давил ли он тепловозом несчастных животных у станции Обираловка — он ничего не отвечал и только губы его растягивались в улыбке маркиза Де-Сада.
После собак он недолгое время работал авиационным орнитологом, то есть распугивал ворон на одном из столичных аэродромов. Наконец, он попал на черноморскую базу, где изучали поведение дельфинов, а заодно готовили из этих умных животных подводных диверсантов. Там Ваня прославился тем, что положил в Черное море огромный ледяной монолит мороженой рыбы, для того чтобы он растаял и можно было бы покормить сидящих в загонах китообразных. Но неожиданно грянул шторм и рыбный айсберг унесло от берега. Дельфины остались голодными, зато в бухте, где была совершена эта акция, на следующий день было белым-бело от налетевших со всего Черного моря чаек. Ваню пожурили, но ничего с ним не сделали — нрав у него был кроткий. Кроме этого, он с биологами побывал на Камчатке и на Амуре, а с геологами объездил все горы и пустыни Средней Азии. Там он самостоятельно гулял целый месяц по леднику Федченко, пугая цивилизованных альпинистов просьбами отлить ему в канистру бензина для примуса. На нем он не только готовил, но и обогревал свою палатку.