Устройство этой мины, которую мы с успехом применяли еще в нашем отряде, очень несложно. Действие ее основано на том, что кислота разъедает тонкую металлическую перегородку в стеклянной пробирке, в которую налита кислота, и, соединившись с другим составом, вызывает взрыв. Бережной спрятал мину в портфель. Пока адъютант держал портфель вертикально, кислота не соприкасалась с перегородкой… Но лишь только, уходя вместе с Бережным, он положил портфель горизонтально, началось действие кислоты, и через несколько минут мина взорвалась…
Бережной, отправляясь в дом управления атамана, решил отложить казнь коменданта и Мирошниченко и поэтому увел их с собой. Он сделал это прежде всего потому, что должен был всячески оберегать себя от каких-либо подозрений.
С Мирошниченко партизаны Бережного расправились несколько позднее, когда тот в одну из ночей пошел к своему амбару.
Все дальнейшее было уже значительно проще. Запугав коменданта, Бережной добился от него, казалось бы, беспрекословного подчинения и, заранее зная, когда и куда направлялись немецкие команды, действовал наверняка.
Однако два последних дня Бережной чувствовал себя неспокойно.
Как-то раз, поздно вечером, он услышал во дворе сердитый голос Дарьи Семеновны, старушка была чем-то встревожена и недовольна. Потом послышалось хрюканье, скрип двери в хлеву. Немного позднее в горницу вошла хозяйка. Она сердито швырнула в угол какой-то мягкий сверток.
— Ирод проклятый! — негодовала Дарья Семеновна. — Да никогда не бывать тому, чтобы я ему сына нареченного выдала. Пусть жилы тянет, кости ломает — не скажу, ни слова не скажу! Горы золотые давай — все равно ничего не узнаешь…
Оказывается, уже в течение нескольких дней комендант приставал к Дарье Семеновне с расспросами о Штейне: что он делает, какие лекарства принимает, кто перевязывает ему голову, тяжело ли он ранен?.. Старушка отделывалась полным незнанием: она видит господина Штейна, только когда он по нужде на двор выходит, потому что дверь в горницу всегда закрыта и туда ее не пускают. Но комендант привязался как репей, задабривал ее, сулил гостинцы и, наконец, сегодня приказал дать ей свинью, сам вручил ей шерстяной отрез на платье и строго-настрого приказал — хоть в замочную скважину, а поглядеть, что делает Штейн.
Бережной понял: у коменданта зародилось по отношению к нему подозрение.
Потом пришел один из его телохранителей и доложил, что в саду задержан немецкий солдат, как раз в тот момент, когда он подкрадывался к окну горницы, занимаемой Бережным. Солдат оправдывался тем, что немного выпил и заблудился, и хотя он действительно был пьян, но не настолько, чтобы бродить по чужим огородам.
Бережной встревожился: как видно, комендант решил во что бы то ни стало подкрепить свои подозрения.
На следующий вечер Дарья Семеновна пришла домой встревоженная еще сильнее и рассказала, что в Варениковскую приехал комендант хутора Чакан. Оба коменданта заперлись и о чем-то долго совещались. Старушка слышала, что они несколько раз повторяли в разговоре фамилию Штейн. Потом комендант Варениковской станицы позвал машинистку и передал ей какую-то бумагу.
— Совершенно секретно! — сказал он ей. И тут же, вызвав радиста, приказал ему зашифровать эту телеграмму и немедленно передать ее по адресу. Каково содержание телеграммы и кому она адресована, старушка, конечно, узнать не могла, но была уверена, что телеграмма о нем, о Бережном, и что ничего хорошего в ней не написано.
— Уходи в плавни, сынок. Уходи! — уговаривала она Бережного. — Досидишься здесь до лютой смерти, чует мое сердце.
— Уйти, мать, легко. Но я еще не сполна рассчитался с немцами. А вы идите спать и не волнуйтесь: меня голыми руками не возьмешь.
В эту ночь пришел Николай. Он принес Бережному приказ Славина перебраться к Анапе: по донесению Дубинца, Егорин будто бы сидел в анапской тюрьме. Никто, кроме Бережного-Штейна, не может точно установить это.
Всю ночь проговорили Бережной с Николаем. Об этом разговоре я узнал много времени спустя, когда Кубань уже была освобождена от немцев и я навестил раненого Николая в полевом госпитале в Варениковской.
— Когда я узнал обо всем, — рассказывал мне Николай, — о подарках матери, о слежке, о приезде коменданта Чакана, о радисте, у меня волосы на голове от страха зашевелились.