— Да ведь ты у нас праведник — не пьешь, не куришь…
Саша усмехнулся, а старшина подошел ко мне и спросил.
— Товарищ старший лейтенант, а зачем мы сюда приехали?
— Нужно навести справки об одном человеке…
В штабе армии меня направили в один из отделов к подполковнику Васину. Подполковник хмурый, желчный, небрежно одетый разговаривал со мной неохотно (он отдыхал и адъютанту пришлось его разбудить). Молча подполковник прочитал запрос — порылся в каких-то, ящиках, выдвинул ящичек, похожий на библиотечный каталог, покопался в нем и, позевывая, буркнул:
— Город К. площадь Геринга.
Встретив мой недоумевающий взгляд, он объяснил, как проехать в город и разыскать площадь. Такое «пояснение» ясности не внесло. Я злился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Подполковник удивленно взметнул брови.
— Вы меня поняли?
Я окончательно разозлился.
— Не совсем. Что ж этот майор на площади Геринга делает? Он там служит или ему памятник стоит?
Подполковник спокойно посмотрел на меня, почесал за ухом, медленно достал папиросу и закурил.
— Угум, — пыхая табачным дымом, выдохнул подполковник. — Памятник и есть… — Он еще раз затянулся. — Только небольшой, скромный. Сам видел.
— Если вы намерены шутить…
— Какие шутки, — рассердился подполковник, — Мартынято похоронен там, битый час вам толкую.
— Похоронен! — чуть не заорал я. — Не может быть?!
Подполковник пожал плечами и вышел.
На улице меня встретил старшина.
— Ну как, порядочек? — Я кивнул.
Мы сели в машину. Саша откуда-то приволок молоко, старшина распечатал пачку галет, вытащил из полевой сумки толстую плитку шоколада.
— Голландский, трофейный, Гитлер всю Европу ободрал.
Прихлебывая холодное молоко из пластмассового черного стаканчика, я обдумывал слова подполковника. Старшина ораторствовал. Обычно лаконичный, он стал странно разговорчив и заспорил с Сашей о Гитлере — куда он будет удирать. Саша считал, что в Испанию. Старшина не соглашался.
— В Африку он драпанет, вот увидишь. Ему врачи цвет кожи изменят и будет он, как папуас.
— Как же, будет, — лениво тянул Саша, — папуасы ему вмиг харакири сделают. Ось побачишь.
Холодное молоко было очень вкусным, но ощутимо отдавало чем-то едким. Принюхавшись, я понял, что во фляге минут десять назад было нечто более крепкое. Вот чем объяснялась невиданная разговорчивость старшины.
— Ну, ребята, поехали.
— До дому, до хаты?
— Нет. В город К., на площадь Геринга.
— Зачем? — удивились мои спутники.
— Дело есть. Нужно.
В город К. мы влетели с ракетной скоростью. Старшина лихо миновал КПП, помахав девушке-постовому у шлагбаума. Машина остановилась на площади у готического стиля здания городской ратуши. Это и была площадь Геринга, как нам сообщил старый поляк в выгоревшей, порыжелой конфедератке.
— О-то, о-то, проше пана, туварища — плац Геринга, пся его мама.
Перед ратушей бугрились небольшие черные прямоугольники, обсаженные цветами. В центре помещался обелиск с металлической красной звездочкой на верхушке. Это были могилы наших братьев, павших в боях за Советскую Родину, за освобождение народов от фашистского кошмара.
Я подошел к памятникам. Вечернее солнце золотило вырезанные в камне буквы. Я снял фуражку. Подошел притихший старшина и снизил голос до шепота:
— У вас тут кто-нибудь лежит. Родич или друг?
Я покачал головой и подумал о том, что все эти похороненные здесь люди были когда-то мне близки и дороги — так много общего нас объединяло.
Я подошел к центральному обелиску и увидел то, что искал. На черном мраморе горели буквы:
В верхней части обелиска, в белом фарфоровом диске, помещался портрет худощавого смуглого человека с доброй улыбкой и детски-наивным взглядом.