Намерения были хорошие — хотелось, чтобы родители поверили в своих детей, а это, в свою очередь, придало бы уверенности детям.
Однако путь был ложный. К счастью, я быстро поняла это. И перестала испытывать зависимость от родителей. Это сделало меня свободной, придало мне силы и уверенности в отношениях с детьми.
Тогда же, в начале работы, был у меня анекдотический случай. Четырехлетний мальчик Андрюша Ч. не ходил ни на один урок. Только на лепку. Чем же его прельстил именно мой предмет? А вот чем. Он усаживался, раскрывал коробку, доставал один брикет, разминал его и обмазывал пластилином ладони. На этом его деятельность кончалась.
В конце учебного года папа Андрюши преподнес мне цветы. «Вы не представляете, как я вам благодарен,— сказал папа без тени иронии,— это единственные полчаса в день, когда я могу посидеть спокойно».
Откровенность Андрюшиного папы умилила меня. Теперь-то я, УВЫ, понимаю, что многие родители водят в студию детей просто для того, чтобы самим с ними не заниматься. Говорят: «Что вы, я технарь, я в музыке не разбираюсь, вы уж тут сами». Или: «Я человек сугубо мастеровой, в ваших премудростях ни бум-бум». Или: «Дома мы не занимаемся, некогда, если б дома занимались, к вам бы не водили — на что время и деньги тратить?»
А одна мама вот что сказала на собрании студии: «Я очень благодарна всем педагогам за то, что вы высвободили время для общения с ребенком. Те два часа, что мы тратим с Леночкой на дорогу в студию и обратно,— это наше единственное свободное время. Шесть часов в неделю мы разговариваем, играем, и она даже стала спокойней, ночью спит лучше».
Грустная правда. Замотанные родители, они только и успевают забрать ребенка из сада, отвести в студию, оттуда — домой, дома — ужин, «Спокойной ночи, малыши» — и в постель. Утром — в сад. Не у всех же есть бабушки…
А ведь иному ребенку вместо всех студий и садов достаточно одного взгляда матери, который не в силах заменить все педагоги, вместе взятые.
БЕЗБЫТНЫЙ КРОКОДИЛ В СТРАНЕ ОЖИВЛЕННЫХ СЛОВ
— В обществе Алешеньки мне некомфортно, я не умею играть с ребенком, чувствую, что от меня исходит флюид растерянности, мрачности, пытаюсь подавить в себе это, но ведь вы сами говорите, что ребенок все равно все ощущает. Я — человек безбытный, до рождения сына я занималась наукой, теперь мне приходится раздваиваться. И с наукой становится сложно — не могу отдаваться ей целиком, а с сыном — вообще полный дискомфорт. Поэтому и вожу его издалека, чтобы мальчик мог хоть два раза в неделю побыть в нормальном обществе. Ведь он у меня невротизированный. Вы этого не находите?
Мама Алеши отлавливает меня в перерыве между занятиями и буквально прижимает к стенке. За ее массивной фигурой мне не видно ни детей, ни родителей, а у многих из них есть ко мне вопросы. Мама Алеши представитель распространенного ныне типа родителей, которые ходят заниматься в родительский университет, посещают лекции на тему «Преодоление конфликтных ситуаций в семье…». Она напичкана наукообразной терминологией, она «профессор» в области детской психологии. Чему же она хочет научиться, посещая лектории и университеты? А вот чему: естественному, живому общению со своим собственным ребенком. Оказывается, этому надо учиться!
— Кубков — вы не знаете Кубкова? — сказал на предпоследнем занятии, что эмансипированная женщина подобна крокодилу. Вот я как раз и есть та самая женщина-крокодил, безбытный крокодил, одинокий. У нас с Алешей не оказалось нужного круга общения, мы с ним никак не можем социализироваться.
Только что кончилось занятие в Алешиной группе. Мы играли в железную дорогу, ездили по вылепленным рельсам в вылепленном поезде в Страну Оживленных Слов. Это вот какая была страна. Стоило тебе произнести «заяц», и тут же перед тобой «очутился» заяц, можешь его за уши потрогать. Или скажешь «свинорыбка», и тут же перед тобой появляется свинья, только вместо ног у нее рыбьи плавники.
Алеша — худой, прозрачный, напоминающий остов перезимовавшего под снегом листа, все ребрышки просвечивают — ведет паровоз в волшебную страну.
– А эта страна — навсегда? – спрашивает, открывая шлагбаум.
Я успокоила Алешу, что страна наша никуда не денется, в крайнем случае, если пассажиры захотят выйти прогуляться, в следующий раз мы их призовем известным нам способом.
А способ у нас вполне надежный: мы «оживляем» с помощью лепки.
Нельзя сказать, что Алеша простой ребенок. Он немногословен (в отличие от мамы), вдумчив не по годам (а кто определил возрастной ценз вдумчивости?), у него слабые ручки и лепить ему нелегко, поэтому пока он в основном играет с тем, что вылепили другие дети. Кого можно назвать простым ребенком? Разве мы говорим: «О, это простой взрослый!» Напротив, чудо, что у такой взбалмошной мамы вырос спокойный улыбчивый мальчик. Как это получилось? А может, и мама у него вполне нормальная, просто встречи со мной ее как-то возбуждают, у нее накапливается много вопросов или просто много мыслей, которыми ей необходимо поделиться, и в короткое время перерыва она судорожно комкает все в кучу?
— Помогите мне войти в оптимальный контакт с ребенком. Я ничего не умею делать руками. А он все вечера лепит, рисует. Он умеет себя занимать, и я ему не нужна. А мне бы хотелось установить с ним контакт через совместную деятельность.
— Вот и устанавливайте,— радуюсь я, что Алешина мама сама нашла выход.— Вы ведь педагог.
— Я педагог для взрослых…
— А вечером поменяйтесь с сыном ролями. И вы отдохнете, и он в роли учителя себя попробует. Вдруг вы окажетесь талантливой ученицей?
Алешина мама не верит. Так просто? Нет, это слишком просто. Человек прослушал столько мудреных лекций о преодолении сложных конфликтных ситуаций, а я ей предлагаю поучиться у своего ребенка, всего-то навсего.
— Вы ему хотя бы не мешайте.
— То есть не пытаться войти с ним в контакт, когда он сам чем-то увлеченно занят?
— Да, именно так. Алеше в саду предостаточно общения, а дома ему хочется просто побыть с вами, при вас. Вспомните, как в детстве: играешь в куклы или строишь домик из кубиков, а рядом — мама. И так хорошо на душе, спокойно, вовсе не обязательно беседовать с ней. Главное — она рядом.
— А как же взаимодействие, активное общение?
— Да это и есть активное общение. Разве мы общаемся только тогда, когда перекидываемся словами? Часто именно слова-то и являются препятствием для духовного контакта. Мы заслоняемся ими друг от друга.
Все, что я говорю, не убеждает Алешину маму. Расплывчато. Ей, математику, нужно, чтобы все было логично. Чтобы одно вытекало из другого. Если человеку дана речь как способ общения, то как она может быть препятствием для духовного контакта? Ей нужен конкретный совет. Делайте то-то и то-то, и это даст такой-то результат.
Алеша прерывает нашу бесплодную беседу. Он подбегает к маме, приникает к ее юбке, ласкается. Мама же строга. Никакой ответной реакции. Ей бы, может, и хотелось погладить его по голове, но тут же я стою.
— У меня высокий уровень самоконтроля,— говорит Алешина мама, уловив мой неодобрительный взгляд. Это она говорит при малолетнем сыне, который и слов-то таких не знает.— Кубков сказал, что если этот уровень не понизится, то я приобрету невроз. Я уже его приобрела.
А я не приобрела. Беру Алешу на руки, позволяю себе погладить светлую головку и передаю ребенка маме с рук на руки.
— Алеш, ты научи маму играть в страну Оживленных Слов… У тебя мама маленькая-маленькая, смотри, ты насколько выше, ты ее должен учить. Научи ее играть, а? Когда мама была большая, у нее никого не было. А теперь она стала маленькая, и ты у нее появился. Главный друг. Сделай так, чтобы ей стало весело. А за это мама перестанет ходить по вечерам к важным взрослым, которые говорят на непонятном языке.
— Ты правда не будешь уходить? — спрашивает Алеша у мамы.— Навсегда?
— Нет, — исправляю я свою оплошность.— Мама будет ходить учителем на работу, как бывшая большая, а с работы будет возвращаться твоей ученицей. Только скажешь: «Вместо взрослой мамы, кандидата математических наук, веселая девочка на лепке!» — и она тут же превратится.