— Разве я говорил об увольнении? Я, по-моему, ясно сказал, чтобы искали новую уборщицу. А все остальное ты придумала. Дело в том, моя хорошая...
Он наклонился поближе, я увидела капельки пота на бледном лице и невольно вскочила, уступая стул, однако мой сумасшедший босс даже не повел рыжей бровью (самое страшное оскорбление для него было — «сердечник»). Он положил руку на мое плечо и мягко водворил обратно.
— Не дергайся, Анна, тебе стул сейчас понадобится. Умерла наша Елизавета, а если быть точным — ее убили.
— Что вы сказали?.. Простите, я не поняла. Как это?
— Скажи, зачем ты спрашиваешь? — Он поморщился, как будто из-за меня наступил на гвоздь. — Сейчас таких случаев в городе мил-ли-он... Тебе что, интересно?
— Н-нет, но...
— Значит, все-таки интересно. В пятницу на работу через пустырь пошла и не дошла. Сегодня выяснилось, что ее задушили.
— П-поясните...
Он пожал плечами, словно говоря: «Что здесь пояснять? Дело ясное».
— Когда Лиза не пришла домой, никто особенно не беспокоился: она иногда ночевала у подруги. Время было позднее, звонить не стали. А в субботу эта подруга позвонила сама и попросила к телефону Лизу. Тогда сын поднял переполох и вызвали полицию.
Мне стало очень страшно — ледяная рука комкала изнутри желудок и потолок нехорошо наклонился в сторону. Всем своим существом я ненавидела насилие. Кто мог убить эту маленькую беззащитную женщину, похожую на юркую синичку? У какого дьявола поднялась рука?
— Она же птичка божия, безвредная была. Лестницы мыла и пела псалмы. А на вас вообще молилась, Леонид Петрович!
— В некоторой степени это было взаимно, — согласно кивнул он. — Я все думал, что она не из нашего времени, какой-то средневековый реликт: кроткая, почитающая мужчин, молчаливая, верующая, нищая и всем довольная. Не было в ней никакого желания бороться за сытую и счастливую жизнь.
— У нас ее некоторые считали юродивой...
— Придурки! Кроткая, кроткая она была, а кроткие обладают неземным притяжением — это еще умные люди до нас заметили. В наше время они похожи на бабочек зимой. Представь: снег валит, и вдруг летит голубая бабочка! Сейчас кротких почти нет: вымер экзотический вид, что неудивительно.
Несмотря на дурноту, я удивилась: мои самые смелые догадки оправдались — наш грозный Демиург в душе всегда был романтиком. И, судя по всему, очень чувствительным.
— Наверное, из-за этих взаимных симпатий судьба привела меня к месту упокоения нашей несчастной бабочки. Это было — как бы помягче сказать? — очень странное место.
Странное место? От этих слов мне стало совсем плохо и потолок стремительно поехал вниз.
— П-почему странное? Ч-что в нем было такого странного?
— Да, собственно, ничего. Что может быть странного в трансформаторной будке?
Босс достал узенькую коричневую сигариллу и зажег. Секунд пять он смотрел, как разгорается красный кончик, а потом с наслаждением и хрустом смял запретный плод, и правильно сделал, потому что выглядел он отвратительно. Зато мне стало легче: тоненькая струйка дыма достигла носа и окутала запахом вишневых косточек — потолок перестал падать.
— Мы жили в одном дворе. И нашел ее мой пес. Утром приклеился к трансформаторной будке — и ни тпру ни ну. Уши прижал, ноздри раздувает, вытянулся в струну, и нижняя губа дрожит — все как положено! Смотрю, дверь закрыта неплотно, замок не заперт. Какая первая мысль? Правильно — крыса. Наклонился, пригляделся, а изнутри на меня смотрит Лиза: глаза в глаза, веки полуприкрыты, лицо синее... Такие вот гляделки у нас произошли.
Шеф снова наполнил рюмки.
— А потом?
— Потом, как законопослушный гражданин, вызвал полицию, поехал в отделение и очень долго доказывал, что это сделал не я. Если бы дело приняло неправильный разворот, работу издательства, возможно, приостановили и были бы проблемы и, как следствие, санкции. Возможно, мы бы разорились. Самостоятельно работать вы не умеете, но я остался с вами и всех спас. Чуешь, Анна?
— Вы это о чем? — Я растерялась.
Скорость, с которой у Демиурга затягивались душевные раны, всегда поражала. При этом потери переживались глубоко и искренне, однако длилось это недолго. Сейчас был поставлен пятичасовой рекорд. Да, собаку он, наверное, вывел часов в семь, теперь начало первого, видимо, воспоминание о Лизе уже отошло «в шкатулку памяти», повторив судьбу всех кротких и беззащитных, и Леонид Петрович перешел к насущным проблемам.
— Чего молчишь? — Мой шеф сердито смотрел из-под рыжих бровей.
— Если честно, я поражена: у вас акулий иммунитет.