Она достала пудреницу и посмотрелась в зеркальце.
— Нет, я не похожа на мазохистку. Ничего общего... А вы его уважаете, найдете нужные слова. Память молодости, так сказать... А можно я спрошу? Он был вашим любовником?
Я немножко ошалела от этого нагловатого напора. И все-таки решила сказать правду (тем более что в свое время это меня мучило).
— Увы, нет, Алиса! Леонид Петрович никогда не видел во мне женщину. Даже когда мне было тридцать два, я для него была чем-то вроде живого гугла, переводчика и всепонимающего уха, которому можно излить любые тайны.
— Это вы для самой себя были гуглом-переводчиком. Вы такую роль сами выбрали, а никто разубеждать не станет. Раз выбрали, значит, она вас устраивает.
Алиса вдруг перегнулась через стол, ее прекрасное лицо с гладкой свежей кожей, без всякого тональника, оказалось в нескольких сантиметрах, и я в который раз подумала, какая она красивая и что Демиурга осуждать нельзя: никто бы не устоял.
— Ничего не кончено! Вы восхитили и удивили меня в театре. Такой дядечка! Мощный, высокий. А энергетика? Бешеная! — Она мечтательно закрыла глаза. — Не то что у нашего рыжего ящера — вот, точно, ископаемый реликт. Эх, был бы ваш дяденька моложе — я бы его забрала!
— Разумеется, — ехидно сказала я. — Он физически не может пройти мимо чужой юбки. Заурядный бабник!
— Не ревнуйте. — Алиса лукаво погрозила пальчиком. — И не отпускайте свое сокровище. Помните: не все то золото, что блестит. И наоборот, золото иногда под землей зарыто. Я тоже думала, что Ромчик — замухрышка провинциальная, так себе вариантик, но все оказалось по-другому.
В сумочке рассыпался танцевальной дробью мобильник, и Алиса порозовела от счастья:
— Это Рома! Скажите что-нибудь на прощанье!
— Будьте счастливы, — растерянно сказала я. — Совет да любовь... Знаете, деточка, вы меня тоже поразили. Все бросить, так влюбиться! Не думала, что вы на это способны.
— И я не думала!
Алиса вскочила, схватила белый пуховичок в охапку и вдруг стала похожа на десятиклассницу на перемене. Такой она мне нравилась все больше и больше.
— А вы не боитесь?
— Бояться? Рома сказал, что боящийся не совершен в любви, — и лучше не скажешь.
— Только это не Рома сказал, — хихикнула я.
— А мне все равно! Обещайте, что утешите нашего ящера! Я прошу у него прощения. И вот это отдайте, скажите, я прочитала. Но в его скучный офис не вернусь никогда. О воля, воля! О свобода! Ты встретишь радостно у входа!
Она бросила на стол красивую пухлую книжку, резко застегнула похудевшую сумочку и выпорхнула на улицу, на ходу пытаясь попасть в рукава модной курточки и одновременно обмотать шарф вокруг шеи. За стеклянной дверью пронзительно и победоносно запела автомобильная сирена, приветствуя Златовласку, потом мягко хлопнула дверь, зашуршали шины и наступила тишина.
Я сидела над горкой душистого мороженого, как Будда Шакьямуни перед цветком лотоса. Я пыталась обдумать ситуацию, однако она не вмещалась в голове. Взглянула на книжную обложку: так и есть, Урсула Ле Гуин...
В офис я вошла боком и, стараясь не смотреть на пустой Алисин стол, протиснулась к себе. Разложила бумажки для вида и, лучезарно улыбнувшись ближайшей соседке, спросила:
— Босс уже, наверное, ушел?
Та энергично затрясла тугими кудряшками:
— Нет, и он просил вас зайти после обеда.
И тут же, словно громовержец с небес, звучным баритоном загремел динамик:
— Анна Александровна, зайдите ко мне!
Я медленно шла и думала, как с ним разговаривать. Самое главное, впервые в жизни было его жалко: Демиург заочно потерпел полное фиаско, но об этом еще не знал. А между тем вредная девчонка, не задумываясь и смеясь, сдернула с него шикарные одежды, и король оказался голым. Ну почему я должна быть первым вестником? Я до сих пор ему так благодарна. И вот сейчас придется обидеть хорошего человека. Какая хитрая бестия эта Алиса! Может быть, сказать, что я ничего не знаю?
Когда я вошла, Демиург был спокоен и невозмутим. Насмешливо покосился на книжку:
— Ну что? Алиска сбежала?
— Откуда вы знаете?
— Я все знаю. Сбежала — и хорошо. А то не знал, как отделаться.
Молодец, Леонид! Он не сдавался и гордо хранил свое мужское превосходство.
— Чего-нибудь передавала?
Я торопливо вложила в лапу томик и слишком быстро выпалила:
— Она... сожалела...
Он поморщился как от зубной боли:
— Какая лирика! А что-нибудь материальное?
— Ничего, только книгу.
Он энергично встряхнул томик и пошелестел страницами.