— Сколько всего... Сколько у вас здесь книг!
— Ну, Интернета у меня нет, а вечерами приходится себя занимать. Вот с песиком ходим-бродим, подбираем книжечки-журнальчики, даем приют сиротам. Месяц назад почти всего Брокгауза нашли. Переплеты из настоящей кожи. Треха хотел погрызть — да, мой мальчик? — я отобрал. Сейчас очень много книг выбрасывают: люди внезапно поняли, что это не только источник знаний, но в первую очередь источник библиотечной пыли. Воздух забирают...
Он задумчиво погладил бороду.
— А у меня здесь воздуха много, аллергией мы с Трехой не страдаем и используем печатную продукцию по прямому назначению — читаем и наслаждаемся. Так что считайте меня еще и библиофилом.
Он очень старательно ухаживал за мной: развлекал разговорами, энергично звенел соском медного умывальника, помогая мыть руки. Потом красиво расставил чайную посуду, разрезал кулич, развернул шоколадку, выложил белую горку пасхи. Последней в пакете была найдена бутылка кагора. Василий извлек ее на свет, склонив по-вороньи голову набок, осмотрел находку, держа за длинное горлышко, с нежностью взвесил в руке, блеснул карим глазом и убрал за книги.
— Эх, с глаз долой — из сердца вон! Не буду: запойный я, Анна Александровна, могу праздник испортить.
Но я уже не боялась и, глядя на довольного спасенного Треху, свято верила в порядочность его хозяина. Однако поддеть все-таки хотелось.
— Боитесь выпить и встать на путь грязных сексуальных домогательств?
— Так я с него никогда не сходил, матушка, зачем для этого пить? Это мой путь по жизни, я всегда готов. Только путь этот не грязный, а полный веселья и радостных сюрпризов, уж поверь старому секс-инструктору.
Мне вдруг стало смешно, хотя я для порядка состроила гримасу и дала понять, что такие неприличные речи оскорбляют мой филологический слух.
— Ну извини, извини! Тебе этого не понять, ты же фея! А мне нужно обязательно накуролесить, хулиган я!
— А это как?
— Каждый раз по-новому бывает, главное — выпить. Однажды я подумал, что птица, и вышел в окно. Так что давай лучше за праздничек чаю вскипятим, нам здесь до заката сидеть. Или ты не хочешь на единорогов смотреть?
— Разумеется, я хочу посмотреть на единорогов! Кто еще их покажет, как не вы?
Он был милым! Кошмарный Василий был весьма обаятелен, и мне нравились его ухаживания. Нет, безусловно, между нами нет ничего общего и подобные романы, как правило, плохо заканчиваются, но что же делать, если мне хорошо и уютно в этой комнате под крышей и не хочется уходить? Я грелась в лучах его энергии и чувствовала, как моя заснувшая, казалось, навеки душа вдруг начинает шевелиться. Конечно, если он себе что-то позволит, получит чайником по голове. Интересно, а я, случайно, не ханжа?
— Вот сейчас, точно, на монаду похожа! Как будто сидишь на спинке стула. Греешься под солнышком и крылышками прозрачными машешь — медленно-медленно...
— Послушайте! Я видела монад в Крыму: они, когда не летают, очень уродливые! Похожи на крошечные высохшие щепочки.
— Не обижайся. Ты создана для полета — я тебя так вижу своим художественным воображением. Именно когда твоя душа парит над повседневностью, ты безумно красивая!
Он встал — мышцы топорщили рубашку, как надкрылья. Красивая все-таки фигура у этого цыганского ангела! Подошел к полке и достал какую-то фотографию.
— Возьми, мать, это тебе. Сфоткал двадцати лет от роду, когда в Польше по обмену был и понятия не имел, что ты есть на свете. А теперь дарю — видишь, как информационное поле работает.
Я с удивлением рассматривала поблекший черно-белый снимок в деревянной рамочке: там был холм, размытые деревья вдали, на переднем плане лежал камень с тремя коронами.
— Это что?
— Ты же из Мнишеков, Анна Александровна? По крайней мере, я тебя так понял. Значит, твоя историческая вотчина — Самборский замок.
Меня передернуло: опять эта тема! Опять кольцо...
— Отчасти! А вот вы-то откуда?
— Не знаю, — чистосердечно признался Василий, — слишком много во мне намешано. Я сам не знаю, какой и за кого — за черных или за белых? Люблю поститься и молиться — ощущения непередаваемые, Анна Александровна! Но и погулять люблю! Это же ужас какой-то! Комнату потерял, чуть не убили меня, а раскаяния нет! И боюсь, не будет... Когда росписи поновляю, сердце начинает сильнее биться и слезы на глаза наворачиваются. Только есть такие умения, каких лучше бы не было: иногда смотрю на человека и уже все про него знаю.
— Вы ясновидящий?! Как вас терпят в монастыре?
— Сестры ведь тоже с понятиями, они мудрые. Я в этом никоим образом не виноват и этим даром пользоваться не хочу! Однако это — природа, можно сказать геном, передалось от матери, или бабки, или прабабки, как цвет волос и глаз.