Кто это сказал? Или мне послышалось? В комнатах смеркалось, тени сгущались и становилось очень неуютно: электричества здесь, видимо, не было. Я достала мобильник и чуть не уронила: я провела в ожидании сорок минут! Можно было десять раз сходить туда и обратно, судя же по всему, возвращаться эта парочка не планировала. Интересно, куда они подевались, затарившись винишком? Смеются надо мной или нет? Я бы на их месте смеялась.
Но много чести — и для тебя, Валентина, и для него! Ситуация у нее была, видите ли, особенная! А у кого их не было? Не все же доходят до жизни такой. И этот добряк бесхребетный... Я надела плащ и медленно застегнула на все пуговицы, пытаясь справиться со злостью, мутным валом поднимавшейся в душе. Меня переполняло презрение и еще раз презрение к леди Рубенс. Я попыталась представить, что бы сделала Валентина, если бы оказалась на моем месте и маялась от ожидания. Скорее всего, она бы раздвинула доски на лестнице, чтобы я начала в темноте подниматься наверх, да не поднялась. Я мысленно одобрила соперницу: просто, коварно, эффективно! Я бы тоже с удовольствием поставила такую ловушку, только, к сожалению (или к счастью?), для меня, как для человека, испорченного гуманной и великой русской литературой, это невозможно. Даже думать о таком грех. Однако же я подумала!
Тут на глаза попалась золотая коробка и полетела в недра моей сумки; представив разочарование любительницы небесных прогулок, я рассмеялась. Какая сладкая месть, и по тому же сценарию: просто, коварно, эффективно! Я стала спускаться вниз.
— Видеть морского коня — это не к добру...
Кто это сказал? Сердце перестало биться, пришлось опереться рукой о холодную стенку и оглядеться. Я как раз стояла между двумя мирами. Наверху, где в окнах были старенькие рамы со стеклами, прямо над моей головой светился квадрат, как кусочек странного лилового неба. Внизу, подо мной, наступали тени: сквозь щели в ставнях еще проникали полоски угасающего света, и на контрасте тени казались совсем черными, густыми, будто темные волны, покачиваясь, обступали со всех сторон и угрожали затопить лестницу. На минуту показалось, что я тону, но деваться было некуда, ибо наверху тоже скоро стемнеет. А внизу выход, свобода — и я нырнула в эту темноту.
Нырнула почти в буквальном смысле слова — поскользнулась и пересчитала спиной последние поперечины на досках (видно, о чем думаешь, то и получаешь). Потом, потирая спину, схватилась за дверную ручку (замков у него нет, говорил хозяин), дверь чуть приоткрылась и застопорилась. Кто-то подпер ее снаружи большой палкой! Это явилось приятным открытием: выходит, он все-таки надеялся вернуться. Впрочем, такое необычное признание в любви ничего не меняло — игра по чужим, очень странным правилам отменялась.
Я все равно уйду. Только как? Я стала размышлять: если через окна проходило столько света, значит, доски прибиты на живую нитку. Значит, можно выйти не через дверь, а через окно! Подсвечивая мобильником, я тщательно обследовала все ставни, демонстрируя преимущества дедукции над примитивной силой. И действительно, в одном из окон щит был не прибит, а просто прислонен к кирпичам, и я без потерь выбралась на волю — даже не порвав плаща и не сломав каблуков. Встала, отряхнулась, представила себе, как Василий возвращается полный надежд, отставляет палку и, придумывая извинительные речи, поднимается на цыпочках наверх. А там никого! Улетела монада. Не поймал! Хотя лучше было бы, чтобы поймал...
Я медленно пошла к автобусной остановке. Василий не встретился, винного магазина в окрестностях тоже не наблюдалось. По улице шагали люди, низкое небо нависло лиловым куполом. Солнце почти село, сквозь темно-синие облака напоследок поблескивал красный свет, и я вздрогнула, вспомнив глаза гиппокампа. Как, однако, неуютно вечером в городе. Скорее домой, хватит приключений!
Но мои испытания не закончились. Обиженная, продрогшая, я стояла на остановке уже полчаса, а трамвай не появлялся. Вот такой праздник я себе устроила! Все ополчилось против меня, а заварил эту кашу Василий. А может, это цыганская магия, отвод глаз? Я вспомнила историю про такси и цыганку с «подарочком»: чем-то это очень напоминало Василия с его безумным чаепитием. Предатель! Шутник!
От возмущения все закипело внутри, и тут я услышала шепот: один мужичок сказал другому, прикрывшись газетой:
— Глянь! Вот на такой женишься — и все, трындец тебе придет!
Это он о ком? Неужели обо мне? Я покосилась на отражение в рекламном щите: женщина с горящими глазами, презрительно оттопыренной губой, почему-то со скрещенными на груди, как у Наполеона, руками. Неужели это я? Не может быть!