Помню я неизъяснимую нашу радость, когда наемная карета остановилась у нашего крыльца и нам с сестрой велели собираться на дачу. Матушка в то время могла уже сидеть в креслах. Все домашние наши засуетились: перину и подушки разложили вдоль кареты; мы с сестрой носили узлы и всякую мелочь; наконец матушку на руках снесли с лестницы и уложили на перине; мы с сестрой сели вместе с нею в карету и шагом поехали на дачу. Кн. Сумбатов с отцом сопровождали нас на дрожках. Тогда еще в Петербурге не имели понятия о шоссе: так легко себе вообразить, каково было ввести слабую, полуживую женщину по варварской мостовой!.. Кое-как дотянулись мы до Черной речки. Матушку вынесли из кареты и уложили отдохнуть от утомительного пути; меня с сестрой отец повел показать деревню. Я в первый еще раз был за городом об деревне я имел понятие только из детских книжек. Я был в восторге, все обращало на себя мое детское любопытство; я упивался сельским воздухом; любовался Невой, рощей, Строгановым садом, беспрестанно целовал руку отца и не чувствовал ног под собою от радости!..
Часов в 8 погнали стадо с поля; на шее у каждой коровы был тогда колокольчик; они подняли страшную пыль, проходя мимо нашего дома. Пастух заиграл в свой берестовый рожок; мычанье коров, разнотонный звон и звяканье их колокольчиков — вся эта сельская идиллия очаровала меня!
На другой день я проснулся прежде всех и побежал в рощу. Утро было дивно хорошо! Я упивался благоуханием свежей листвы и плавал в восторге! Нет, эти невинные, чистые наслаждения не повторяются уже в нашей грязной жизни! да и самого воздуха, которым я тогда дышал, не может быть теперь на Черной речке, потому что из соснового лесу понаделали дач, а березу срубили на дрова… не осталось и следов тогдашней простоты и сельского раздолья. Теперь там гнездятся чиновничий и купеческий люд; трактиры и питейные дома — чуть не на каждом шагу. В настоящее время Черная речка уже отжила свою счастливую пору. Частые пожары уничтожили большую часть красивых дач. В начале же 30-х годов она щеголяла своими обитателями: гвардейская молодежь, светские львицы тогда взметали пыль своими кавалькадами; Строгановский сад был сборищем петербургской аристократии; император Николай Павлович живал тогда на Елагином острове, стало быть, весь beau monde тянулся в ту же окрестность. На Каменном острове постоянно жил великий князь Михаил Павлович и все почти дачи этого острова принадлежали тогда нашим магнатам. На Черной речке тоже поселялись в ту пору люди, занимающие значительное положение в обществе. На Каменноостровском театре два или три раза в неделю бывали французские спектакли.
Матушке моей, благодаря майскому воздуху, становилось день ото дня лучше: она могла уже, хотя с трудом, выходить в небольшой палисадник, который был перед нашим незатейливым домом. Но предписанию Гаевского, она по утрам, пила шоколад Имзена и парное козье молоко и почти целый день проводила на воздухе.
В тот год лето было необыкновенно теплое. Недели через две, матушка могла уже выходить в рощу; мы с сестрой играли около нее и я воображаю, какие сладкие чувства наполняли ее душу в эти отрадные часы. Как она благодарила Бога, который не допустил ее детей осиротеть в таком нежном возрасте. Она любила нас более своей жизни! Она была всегда образцом нежной и чадолюбивой матери! Отец наш свободное от службы время проводил у нас на даче; но из города и обратно всегда ходил пешком; тогда, разумеется, не было ни пароходов, ни дилижансов, даже извозчиков едва ли была десятая доля сравнительно с нынешним временем. Из Коломны, где была наша квартира, до Черной речки составляло верст около 10-ти, по крайней мере, и отцу такая экскурсия была нипочем; он был удивительно неутомим и легок на ногу; даже под старость, иногда, возвращаясь с прогулки, он изумлял нас рассказом о своем маршруте; он был необыкновенный ходок, — только по службе не мог уйти далеко. Чуждый низкопоклонства и искательства, он был строгой, безукоризненной нравственности; честная гордость его души всегда возмущалась, видя или несправедливость начальства или двуличность его закулисных товарищей. Малейшее опущение по службе ему всегда казалось преступлением, он был чистый пуританин; понятно, что подобные люди никогда не проложат себе выгодной дорожки.
В домашнем быту он был строг и точен во всех своих делах и поступках. Честность, справедливость и глубокая религиозность (без ханжества) были лучшие его достоинства. У него постоянно была расходная книга, куда записывалась каждая истраченная трудовая копейка. Приведу здесь, для примера, один случай: однажды умер портной (Разумов), который постоянно шил нам платье. Вдова его пришла после похорон мужа к нашему отцу и горевала, что покойник, по своей беспечности, в последнее время не записывал в книгу своих должников и оставил ее в совершенной бедности. Отец тотчас-же справился со своей расходной книгой, где оказалось, что и он еще не заплатил ему довольно значительную сумму, и тут же отдал ее вдове, которая бросилась целовать его руку.