…В результате мне был нанесен удар по голове, я потерял сознание, и врачи, обследовав меня, обнаружили, что я болен раком в последней стадии. До этого я обращался к врачу, только когда у меня болела грудь или спина, чтобы он сделал мне обезболивающий укол! Хха-хха-хха… (Патрон снова заплакал.) Я считаю, что если, как ты утверждаешь, космическая воля существует и своим объектом избрала меня, то именно она послала сигнал, сообщающий время, когда все мои счеты с жизнью будут сведены. Хха-хха-хха. (На этот раз он смеялся.) Превратившиеся — ты и твой сын — пришли сюда, чтобы помочь мне свести счеты с жизнью. В самом деле, если бы не руководство космической волн, ни один человек на Земле такого бы не придумал, хха-хха-хха.
Во всяком случае, с моей точки зрения, это совсем не бессмысленно. Как только я решил свести счеты с жизнью и, готовясь к этому, стал подбирать человека, которому смог бы поручить это, появляешься ты со своим сыном. Нет, все это определенно имеет смысл!
В это время пришла сестра, чтобы поставить Патрону клизму, я смущенно стал приподниматься, но стоявший за моей спиной верзила положил мне руку на плечо. Причем с такой силой, что мне показалось, будто на плечо упал какой-то огромный предмет, тяжелый и твердый. Может быть, это был превентивный удар, продиктованный опасением, что я собираюсь напасть на Патрона? Увидев наш с Мори наряд, сестра изумилась>-но, взглянув на нефтепромышленника, вздрогнула и чуть не заплакала от страха. И пока была в палате, больше ни разу не взглянула ни на нас, ни на него.
У-же некоторое время в палату доносился непрекращающейся топот множества-людей, идущих по дорожке вдоль больничного корпуса. Причем дорожка кончалась тупиком. Поэтому все они скапливались на ней, не имея возможности пройти вперед. Огромная толпа не кричала, не шумела, но все росла. Слышалось лишь глухое перешептывание. До меня долетали все эти звуки, а одновременно на старушечьем лице Патрона, до сих пор совершенно безразличном к шуму, доносившемуся с улицы, выразилось раздражение — виной тому была, вероятно, и обострившаяся боль. Нефтепромышленник тут же уловил это, но, поскольку oil должен был наблюдать за мной и Мори, остался на месте. Он мотнул массивной головой, подавая знак, и остававшийся в палате секретарь подошел к окну посмотреть, что делается снаружи.
— Ваши земляки, сэнсэй, заняли всю дорожку, идущую к новому больничному корпусу. Там что-то, похоже, начинается… Все стоят спокойно и наблюдают. Может, прогнать их?.. Вы дали указание, сэнсэй, чтобы с ними обходились помягче, вот они и распоясались, и теперь нужно…
Патрон игнорировал слова секретаря, принадлежавшего к тому типу людей, которые начинают оправдываться еще до того, как их потребуют к ответу, и обернулся ко мне, понимая, что без меня ему не обойтись. Независимо от того, какие у Патрона были основания искать во мне поддержку, я был рад, что он отошел от темы нашей дискуссии — как наивен превратившийся восемнадцатилетний, ха-ха.
— Доложи конкретно, что они собираются делать и что делают сейчас. Ты, я надеюсь, лучше, чем он, поймешь, что там творят ряженые, хха-хха-хха.
Под недобрым бдительным взглядом подавшегося в мою сторону нефтепромышленника, у которого от напряжения на огромном лице выступили капельки пота, похожие на шарики нефти, я подошел к пылавшему злобой секретарю. Зрелище, которое я увидел, заставило меня, повернувшись к Мори, послать ему молчаливый призыв. О, я уже однажды видел такое же прекрасное зрелище! Это были фрески, которые покрывали стены столовой калифорнийской лаборатории! Фрески, созданные одним мексиканским художником! На них изображалась вся история жизни калифорнийских индейцев, начиная с появления конкистадоров, искавших Эльдорадо, и кончая эрой господства американцев. Но радость, которую я испытываю сейчас, несравненно глубже, обширнее радости, вызванной просто воспоминаниями о тех фресках! Будь у меня время, я бы рассказал тебе, Мори, как безгранична эта моя радость…