Однако Оэ — борец против несправедливости не только в своих произведениях, но и в повседневной практике. Он активный участник движения афро-азиатских писателей, участник борьбы против японо-американского «договора безопасности», последовательный критик маоизма.
Именно такое активное вторжение Оэ в «дела подобные» дает ему право говорить людям: размышляйте о том, что происходит, предотвратите катастрофу, перед которой стоит человечество.
Зачем потребовалось Оэ фантастическое превращение, да и вообще к чему подобная фантасмагория? Несколько лет назад один японский критик задавал вопрос, зачем потребовалось автору романа «Женщина в песках» Абэ помещать своего героя в вымышленную деревню, якобы поглощаемую песком, когда современная японская действительность дает сколько угодно реальных примеров тяжелой жизни народа. Подобные рассуждения, к сожалению все еще встречающиеся в японской критике, демонстрируют полное непонимание природы и назначения художественного творчества. Задавать вопрос, зачем потребовался писателю вымысел, так же нелепо, как нелепо спрашивать, ради чего Гоголь пустил гулять по Невскому проспекту Нос. Вымысел — если он органично служит художественной выразительности, способствует достижению предельной яркости того, ради чего писалось произведение, служит упрочению связи с реальностью, а не отрыву от нее — всегда рассматривался как вполне закономерный художественный прием реалистической литературы.
В романе Оэ превращение — это метафора. Превратившиеся олицетворяют нового человека, осознавшего свою ответственность за будущее человечества. Превращение героев Оэ — первый шаг к перестройке всех людей. Но, видимо, образ превратившихся потребовался Оэ и для другого — показать, сколь ирреально спасение человечества силами потусторонними, которые якобы совершили превращение двух героев. Не они, а в первую очередь сами люди должны позаботиться о споем будущем, поскольку превращение — это фактически духовное перевоплощение, реальное, а не сказочное, людей, осознавших, что жизнь или смерть человечества в их собственных руках.
Роль двух превратившихся, говорит главный герой, ведущий повествование, сродни роли «не ищущих легкой доли юродивых, которых жители провинциальных городов России, описанных Достоевским, безжалостно мучили».
Превратившиеся, как и юродивые, не берут на себя непосильной задачи переделать мир. У них иная миссия — указать людям на их несовершенство, на их ошибки и заблуждения и внести свою, пусть скромную, лепту в улучшение человека. И уж тогда пусть этот перерожденный человек, этот новый превратившийся думает о перестройке мира. Достаточно вспомнить сцену выступления отца Мори перед студентами-леваками, когда он призывает убивать всех подряд. Его призывы — доказательство от обратного, нередко так делали и юродивые, чтобы указать человеку на его пороки и заблуждения. Именно в этом видит Оэ совпадение миссии превратившихся и юродивых. Да, собственно, превратившиеся и есть юродивые. Особенно отчетливо это видно, когда они присоединяются к группе ряженых. Собственно, правильнее даже было бы сказать так: именно юродивые натолкнули Оэ на мысль использовать в качестве тех, кто призван предостеречь людей от грозящей катастрофы, превратившихся, функционально играющих роль юродивых.
Роман Оэ близок притче. В нем действуют не столько живые люди, сколько символы, носители тех или иных качеств. Не случайно автор почти ни одному из своих героев, включая и главных, не дает имен. Справедливец, Добровольный арбитр, Патрон. Каждый из них представляет либо силы добра (Справедливец ), либо силы зла (Патрон), либо силы, стремящиеся примирить тех и других (Добровольный арбитр). А между ними действуют двое превратившихся, Мори и отец Мори, якобы посланные космической волей спасти гибнущее человечество. Но как это ни покажется парадоксальным, абстрактные символы живут в романе полнокровной жизнью, воспринимаются как вполне реальные персонажи. Достигается это тем, что автор заставляет их не только размышлять о судьбах человечества и о своей собственной судьбе, но и совершать самые обыденные действия: любить, ненавидеть, драться, есть, спать. Такое сопряжение ирреального персонажа с его вполне реальной жизнедеятельностью еще больше усиливает эффект достоверности событий, происходящих в романе.