Гремела музыка. Музыка, да к тому же Бетховен! Это была соната для струнного квартета, которую Мори слушал целый год, прежде чем перейти к фортепианным сонатам Моцарта, — она засела у меня в ушах. Первые мощные такты сонаты потрясли зал! А потом тонкие струны повели тему, и я подумал, что это тоже в духе будущей киносценаристки, что и это — спектакль, поставленный Ооно. Где-то у потолка началась густая бумажная метель. Я посмотрел вверх, где бушевала эта метель, и увидел, что лозунг, висевший над помостом, подменен: Ядерную энергию — в руки тех, кто не стоит у власти, но не в ваши руки, контрреволюционное хулиганье!
Вслед за мягкой струнной музыкой — угрожающе громкие такты. Стоявшие на сцене, засыпанные бумажным снегопадом, дрожали, не зная, что предпринять. Даже Ооно — куда подевалась ее величественность? — в замешательстве закричала:
Антиполиция, антиполиция!
Я взглянул на ее дрожащие губы и почувствовал, как грудь моя сжимается от жалости и любви.
Но молодые люди на сцене продолжали стоять не шелохнувшись, а антиполиция даже не думала наводить порядок. Один лишь руководитель движения против строительства атомной электростанции громко кричал, что это безобразие. Неожиданно я увидел, что Мори, как и я, вставший со своего места, обнимает за плечи свою соседку и девушка прильнула к его сильному телу!
Свет в зале внезапно погас — перегорели пробки. Это тоже был спектакль, но поставленный нападающими; мгновение — и взрывом сверкнула вспышка, свет гас И зажигался вновь с интервалом в секунду. Вспышка была такой силы, что казалось, зал пронзает молния.
При каждой вспышке я видел, как толпа в зале приходит в движение. Картина двигающихся при свете людей застывала в моих глазах. Точно в немом кинематографе — голосов толпы, подавленных мощной музыкой, не было слышно. События в немом кино развивались — в зале уже кое-где вспыхнула драка.
Дрались, разумеется, юнцы, принадлежащие к разным революционным группам, и молодые функционеры. Остальные, а их было большинство, бежали, стараясь вырваться из пекла, где орудовали нападающие и обороняющиеся. Можно ли было в этом побоище гарантировать чью-либо безопасность, даже людей, совершенно посторонних? Свет и тьма беспрерывно сменяли друг друга. Как и следовало ожидать, мне тоже разок досталось по шее, разозлившись, я развернулся и угодил кому-то по носу. На секунду вновь воцарилась тьма, и я опасался, что получу сдачи, но вспыхнул свет, и я увидел; что в том месте, где мог находиться человек, которого я ударил, было пусто.
— Мори! — закричал я во тьму, повернувшись в ту сторону, где только что видел его, и, сам не знаю почему, присовокупил фразу, которую обычно употребляют мальчишки: — Смоемся, пока нам не наклали, а, Мори!
Но вот новая вспышка — она не высветила Мори, который должен был стоять рядом со мной! В наступившей вслед за этим тьме, пытаясь разглядеть толпу, в которой не было видно Мори, дерущуюся толпу, сдержать которую уже было невозможно, я так усиленно моргал глазами, что слышал шорох собственных ресниц. Следующая вспышка осветила Мори и студентку, которые спокойно шли по проходу через восемь — девять рядов от того места, где я стоял. Они отличались и от большинства находившихся в зале, скованных мыслью, что они жертвы, и готовых бежать без оглядки, и от юнцов, которые носились по залу, продолжая драку. Точно отметая дурной сон, Мори медленно вытягивал перед собой руки и, легко раздвигая толпу, шел вперед. Руки превратившегося Мори, видимо, обладали необыкновенной силой — он без труда отбрасывал стоявших у него на дороге людей, причем те, кого он отбрасывал, даже не пытались кинуться на него.
— Мори! — завопил я что было сил, стараясь перекричать Бетховена. — Мори! Мори! Куда ты?
Вспыхнул свет — Мори не обратил никакого внимания на мои крики, на знаки, которые я ему подавал, он шел, охраняя вцепившуюся в рукав его кожаного пиджака студентку в джинсовом расклешенном платье и в длинном теплом жакете, застегнутом на все пуговицы и плотно облегавшем ее. Когда вновь стало темно, я с криками «Мори, Мори!» начал поспешно пробираться по узкому проходу между стульями, но продвинуться вперед мне не удалось. Те, кого я отталкивал, давали мне сдачи, и я, вытянув шею, как черепаха, и корчась, вопил «Мори, Мори!» — вот и все, что я мог сделать. Наконец он посмотрел в мою сторону — в его взгляде я сразу же прочел отказ, — мелькнул на прощание небритый профиль, и Мори исчез в толпе. Я остался стоять весь в поту, снова испытывая нестерпимый зуд. Я был сражен отказом Мори, вот так-то. До сих пор его многочисленные отказы я не воспринимал как отказы, но теперь понял — пришло время платить по счетам. Мори с детских лет, до превращения, отказывался слушаться меня, своего отца, подчиняясь туманным, неосознанным желаниям; я решительно не признавал отказов и вынуждал к послушанию…