Эти сны, которые я видел после разговора с отцом Мори о человеке, вернувшемся на остров Миядзима, были какими-то смутными, и, проснувшись, я их почти не помнил. Но неприятное чувство, которое они оставляли, не исчезло до сих пор. Мужчина, которого я видел во сне, — мой сын, нет, я сам, — вернувшись на Миядзима, беспокойно ходит взад и вперед по причалу, не зная, как добраться до своей пещеры, и все время пытается спустить штаны и посмотреть на шрам в нижней части живота, будто это карта, по которой он может найти дорогу.
Беззастенчиво рассматривая меня с ног до головы — а я, проводив сына в школу, никак не мог освободиться от неприятного осадка, вызванного сном, — отец Мори со смехом спросил меня:
С похмелья? Ха-ха.
Нет, отвратительный сон видел, — беззлобно ответил я, однако рассказывать, что это был за сон, мне не хотелось. — Может быть, я достиг возраста, когда сон доставляет одни неприятности. В молодости, мне кажется, даже бессонница воспринимается иначе.
Мне тоже сон доставляет немало мучений. Наверно, это у всех в нашем возрасте. Утрата внутреннего покоя во время сна — вот что неприятно. Стоит закрыть глаза, и тебе представляется, что ты муха, попавшая в сети паука, который сосет из тебя кровь. И по мере того, как твой дух стремится вырваться на свободу, тело постепенно покидают силы!.. Может, это знамение: что-то должно случиться?
Я вновь почувствовал, что у отца Мори и у меня есть много общего, но не могу сказать, чтобы это меня обрадовало.
— Знаете, бывает, что человек, еще совсем не старый, внешне здоровый, полный сил, скоропостижно умирает во сне. Раньше мне казалось, что дело тут в, предчувствии приближающейся смерти. Страх смерти не давал мне заснуть, пока я как следует не напивался на ночь. Мне тогда было уже за тридцать, ха-ха. Я без конца размышлял о смерти. Особенно по ночам. Вот почему я могу безошибочно определить, когда тот или иной человек думает о смерти. Встречу на улице школьника, совсем еще ребенка, и сразу же замечаю — он думает о смерти. То же происходит, когда я читаю. Бергсон определил воображение как «защитную реакцию природы на осознание разумом, что смерть неизбежна». Читая это, я представлял себе человека, который лежит среди ночи с открытыми глазами и видит во тьме красные полосы, ха-ха. Помните, Хидэо Кобаяси[7] начинает свое исследование о Бергсоне с рассказа об огромном светлячке, который в день смерти матери летал за ним по пятам. С тех пор, думая об этом человеке, я вижу преследующего его огромного светлячка. Я с детских лет преклонялся перед Хидэо Кобаяси потому, что он разбирался в атомной физике. И вдруг Хидэо Кобаяси прекратил свою работу над творчеством Бергсона и занялся Мотоори Норинага[8]. Как вы помните, Кобаяси начинает свой рассказ с описания вишни, посаженной на скромной могиле Норинага. Когда я прочел это, мой сон превратился в навязчивую идею. Но разве мог я искать спасения у Хидэо Кобаяси? Если даже мы не гибнем тысячами в страшной бойне, то все равно умираем — поодиночке. Так уж устроен мир, согласны? Но пока что смерть, не найдя решения, отошла на задний план. Возникли новые проблемы. Они начались с того, что сослуживец из нашей лаборатории дал мне желтые таблетки снотворного, сказав, что они лучше всякого алкоголя. Приняв их, я уснул, а когда на следующее утро проснулся, подушка от слез и слюны была мокрой, как половая тряпка, хоть выжимай; я лежал, уткнувшись в нее носом, и чуть не задохнулся, но поднялся в сладостном умиротворении. Меня охватило чувство безграничного и в то же время зыбкого счастья.
Я проснулся с головокружением, но во мне еще звучало высшее блаженство — наверно, поэтому сон не сохранился в памяти, но то, что я испытал после таблеток, было потрясающе. Я тщетно противился возвращению в мир из этого высшего блаженства, поэтому, наверно, и лил слезы. Впоследствии я думал об этом не сохранившемся в памяти сне как о какой-то новой проблеме, но, прочитав книгу латиноамериканского писателя Кастанеды, я увидел, что он пишет примерно о таком же испытании, выпавшем па его долю.
Кастанеда, узнав от индейцев народности яки, что цветы одного из видов мексиканского кактуса вызывают галлюцинации, с их помощью погружался в бездонные глубины бессознательного. Когда он находился во власти ена, вокруг него собирались индейцы и наблюдали за ним. После пробуждения начиналась рвота, болела голова, бешено колотилось сердце; еще не проснувшись окончательно, он приподнимался, шатаясь, и заползал в канаву с водой, вырытую у дома, и только после этого приходил наконец в себя — так отвратительно было для него возвращение из мира сна в реальный мир. Не исключено, я видел такие же сны, как и он, они-то и освобождали меня от страха смерти. Но все-таки во второй раз я за таблетками не пошел. И Кастанеда бежал от индейцев, и я тоже бежал от своего сослуживца, снабдившего меня таблетками, из страха, что если буду продолжать смотреть эти сны, то окажусь всецело в его власти.