Другим днём твой секретарь Елена Даниловна позвонила в макетную и попросила зайти к тебе после репетиции. Я притопал, не сомневаясь, что Левит разукрасил мою персону на все сто. Но если этот билетный барыга откачал права на меня перед тобою, то мотану из БДТ; ноги, руки, глаза на месте — без работы не останусь.
Мой приход ты встретил спокойно, даже, как мне показалось, с некоторым интересом. Предложил сесть против себя в кресло и неожиданно спросил:
— Эдуард, что на вашем языке означают слова «саловон» и «мандалай», которыми вы обидели Левита?
Во, подумал я, что достало начальничка.
— А он разве не перевёл их? Должен знать про них всё, коли служил «ведомству».
— Нет, не перевёл.
— Воры матом не ругаются, а эти слова одни из самых обидных и грязных слов фени. Саловон — вонючее сало, мандалай — лающая женская писька.
Помню, что ты сильно хохотнул, а затем спросил:
— И вы ими при всех обругали его?
— Наверное. Не помню, может быть и покрыл, я был в штопоре — уж больно он достал меня — терпение лопнуло.
— Да, Эдуард ничего же вы сразу не сказали мне, что он вас предупредил?
— Жаловаться я не обучен. Поначалу думал, что шутит, потом понял — он тип абсурдистский, шарахнутый мешком — оттого сам с ним и обошёлся.
— Обошлись вы с ним серьёзно, коли он донёс до меня ваши никому не знакомые слова. Теперь не опасайтесь, вас Левит никогда не тронет, наоборот, постарается помочь. Я объяснил ему, кто такой театральный художник.
Затем ты сказал мне:
— Да&айте договоримся с вами, Эдуард. По сути вы правы, но за форму извинитесь перед ним, только этих слов, пожалуйста, ему не переводите.
С тех пор Борис Самойлович, если и не превратился в моего друга, то дрейфовал на пограничье — в товарищах. Но всё — таки амбиции его подвели. Однажды он не пустил и не посадил на спектакль твоих личных, важных гостей, приехавших из Москвы или из Тбилиси специально на этот спектакль, но опоздавших из — за транспортных проблем в чужом для них городе. На другой день ты велел охране не пускать Левита в театр.
Меня до перехода в БДТ пугали тобою разные людишки из всяких мест. Говорили, что стопчешь ты меня, используешь и выкинешь, заделаешь рабом, шестёркой и так далее. Оказалось всё наоборот. Буквально с первых работ — «Людей и мышей», костюмов к «Генриху IV» — отношения между нами возникли паритетные, уважительные. А после истории с Левитом ты, Гога, для меня стал намного ближе. Ты понимал важную роль художника в театре, ты знал характер этой нашей тяжёлой работы. Ведь театрального художника руки кормят, ноги носят, глаза рыщут, а башка в четырёх углах пятый ищет.
Г Л. Товстоногов и Э. С. Кочергин у макета к спектаклю «На дне». 1987. Фотография Б. Н. Стукалова.
ДЕВЯТАЯ ПОВИДАНКА
Что — то больно зябко в твоём сквере, Гога, правда, март в Питере всегда лютый, обманчивый. Хорошо, что солнышко залучилось — вон от тебя какая синяя тень на снегу. Ты ведь любил синий цвет. А сейчас давай поддадим водочки — согреемся. Я и тебе налью, ты же не рыжий. За то, что было хорошего в нашей прошлой житухе, за то, что не зря коптили здешний мир, за светлую память всем ушедшим. Остаток же допьём — за то, что «двигали неподвижное».
Ты помнишь, что пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты» мы работали с тобой трижды. Первый спектакль делали в Хельсинкской национальной драме. Второй в Шиллер — театре Западного Берлина. А затем у себя в БДТ. Все постановки получились замечательными, но для меня самой памятной стала работа в Хельсинкской национальной драме. Я не предполагал, что финские актёры эту вещь Островского так хорошо сыграют, и для их зрителя пьеса будет представлять большой интерес. Оказалось наоборот. Актёры страны Суоми сыграли нашего Островского в твоей постановке блистательно. Спектакль с успехом шёл в их театре целых четыре года, что для полумиллионного города редкостная неожиданность. Потрясающе точное распределение ролей, сделанное тобой, фантастически талантливые мужики труппы, сыгравшие в спектакле, — всё это обусловило успех финского «Мудреца». Оказалось, что наш юмор и абсурд не только понятен их зрителю, но и близок.
Интересное открытие про тебя произошло на этой работе не только для финской труппы, но и для меня. Уже на выпускных репетициях я заметил, что ты останавливаешь артистов точно в те моменты, где они не то играют, то есть врут или играют без понятия, и поправляешь их. Финского языка ты не знаешь, естественно, переводчица дословно не переводит всё, да и сама удивляется, как точно ты останавливаешь актёров на их ошибках. Я почти одновременно с удивлёнными финнами спросил: