Но надо здесь же сказать, что с первой же операции со своими миллионами у меня получилось невероятное: я обсчитал Володю Маленького, в присутствии Кости Пшеницына, на миллион рублей (300 тысяч рублей золотом по тогдашнему курсу).
М.В. Крепачев (Федя) большевик, подпольщик
— Надо сказать, — вспоминал позже К. Серов, приводя этот факт, — что отношения между партийцами тогда носили особенно чистый, товарищеский характер; доверие друг к другу было исключительным, всех объединяла не только опасность, висевшая над каждым. Люди доверяли друг другу свои жизни.
Получив миллион, Володя Шишкин уехал в область. Поэтому второй миллион я смог выдать ему только по возвращении из командировки.
Так я стал расходовать миллионы. Ко мне приходили, как теперь вспоминается, Яковлев, Тамара Головина, Мария Сахьянова, Николай Руденко, Владимир Врублевский, Повелихин и другие. Они вручали мне записки за подписью «Костя», а я выдавал им крупные суммы.
Все это казалось мне вначале непривычно примитивным. Конечно, я понимал, что и вся подпольная работа необычна и не все трафаретные нормы и формальности здесь уместны. Но главное — люди. Я имел дело только с коммунистами, о которых в народе, говорили: «Это идейные», подразумевая под этим самые лучшие качества человека. Я имел дело с коммунистами, притом в подпольных условиях. Здесь важно было быстро, без всяких проволочек и формальностей, оперативно разрешать первоочередные задачи. Все эти товарищи, которые приходили ко мне с мандатами Ревштаба за деньгами или за паспортами, направлялись в районы Приморской области. Им надо было спешить. После выступления японцев армия и партизаны остались без материальной базы и продовольствия. Многие были буквально раздеты, требовались срочные меры, чтобы одеть и обуть их, накормить. Организацией и руководством этой сложной работой и занимался военно-технический отдел, возглавляемый К. Пшеницыным. Е. Ковальчук на третий день зашел попрощаться со мной: он был направлен на другую работу.
А. Дмитриев жил у матери и занимал небольшую комнату. Там же в квартире проживала приехавшая из Хабаровска в гости к свекрови жена младшего брата Дмитриева, офицера. Это была молодая и красивая, но пустая, воинственно настроенная против большевиков женщина. Рядом с моей комнатой находилась столовая, где постоянно торчали офицеры разбитой белой армии, быстро надевшие после выступления японцев золотые погоны. Я сидел рядом со своими мешками. За стеной, в столовой, велись разговоры, полные ненависти к большевикам. Большевиков здесь ругали так, как могли и могут это делать только махровые белобандиты. Вся эта «белая кость» понятия не имела о большевиках, но, поощренная японским выступлением, вылезла из разных углов и щелей. Как хотелось мне дать крепкую отповедь этим прохвостам. Но мое конспиративное положение не позволяло мне делать такие глупые шаги.
Стоит ли говорить, что в таком соседстве я чувствовал себя весьма тревожно. Жил, стараясь не привлекать внимания своей персоной. Из комнаты выходил очень редко.
Меня продолжали беспокоить золотопогонники. Правда, они ничем не проявляли своего интереса ко мне, сохраняя гробовое молчание, когда я проходил, бывало, через столовую. Только сама молодая вдова несколько раз пыталась заговаривать со мной, но мои короткие ответы «да» и «нет» охлаждали ее любопытство..
Мои опасения А.М. Дмитриев не разделял. Он говорил, что нет основания для беспокойства. И, не в силах удержаться от смеха, он рассказывал, как эта любопытная особа спросила однажды его:
— Какого дикаря ты приютил?
На это Дмитриев ответил:
— Этот нелюдим — писака из Пролеткульта. Ему отказали в комнате за неплатеж. Человеку некуда деваться, вот я его временно и приютил. В общем, он человек неплохой, но на редкость неудачник.
— Ты можешь быть совершенно спокойным, неудачники ее не интересуют. Ей нужны люди богатые, с солидными карманами.
В течение пяти-шести дней я успел выдать около двенадцати миллионов, все по запискам и за подписями: «Володя», «Костя» и т. д. «Как же я буду отчитываться», — думал я.
Пока шла выдача денег и пока я был занят этими невеселыми мыслями, политическая обстановка изменилась: японцам пришлось отступать, и власть в Приморье снова перешла к правительству земской управы. А вместе с этим кончилось и мое затворничество.
Остаток денег, около шести миллионов рублей, я внес в Московский Народный банк, открыв счет на имя Михайлова Федора Михайловича. Ими стал распоряжаться особый отдел Военного совета в лице того же К.Ф. Пшеницына.