— Контра нам ни к чему, — говорит парень в шинели, — нам чтоб было за народ!
А бойцы суровели, но все так же вежливо, но более настойчиво продолжали свое дело охраны порядка.
В то время я снимал комнату у инженера Хитрова. По вечерам у нас собирались инженеры, путейцы. Очень резко выступал обычно малословный, похожий на Собакевича, как его рисует художник Агин, сам хозяин — инженер Хитров. Он считал, что рано или поздно действительность заставит большевиков одуматься.
— Они должны понять, — говорил он, — что с одними комитетами рабочих, круглыми невеждами, управлять промышленностью и транспортом невозможно.
Таких же взглядов придерживался и инженер Широков. Я сидел и слушал, но их высказывания не находили отзвука в моей душе. Я понимал, что советские декреты прямо-таки застряли у них в горле. Меня в этой компании тоже стали называть большевиком.
Время шло в спорах о власти, о партиях. Я продолжал учиться на Высших курсах. В апреле 1918 года Советская власть назначила двух багермайстеров на инженерные должности: Резвякова и меня. Я поехал в затон, где снова был избран членом судового комитета.
1 июня в затон прибыл вооруженный белогвардейский офицерский отряд. Мы узнали, что Советская власть в Томске 31 мая свергнута. В тот же день отряд белых отбыл. Исполнительный комитет рабочих продолжал свою работу, как будто ничего и не случилось. Вот все, что стало мне известно о перевороте, когда 3 июня наша землечерпательная машина была отбуксирована вверх по реке Томи на дноуглубительные работы.
Новая эсеро-меньшевистская и кадетская власть в Сибири на первых порах проявляла либеральность и сладко говорила о демократии. Но положение скоро изменилось. Широко развернулась деятельность белогвардейской контрразведки, набранной в основном из бывших царских жандармов. Начались преследования и репрессии. В конце июля прошли массовые аресты рабочих и служащих в Самуськовском затоне, в Томске и других районах. В числе первых были арестованы члены судового комитета, тогда еще беспартийные, командир землечерпалки «Сибирская-I» Резвяков и машинист катера Михайлов, с которым я часто встречался по служебной и общественной работе. Оба они просидели в тюрьме до прихода Советской власти.
Ничего в то время об этих арестах я не знал. Наша землечерпалка еще в начале июня была забуксирована вверх по реке Томи и работала по углублению переката у деревни Поломошная.
И только в начале августа по приезде в Томск я узнал об арестах. Меня предупредили и посоветовали остерегаться. Тогда я и принял решение уехать еще дальше, на восток.
Выстрелы в лесу
Весь путь до самого Владивостока был полон больших впечатлений: Байкал, окружающие его горы, необъятная тайга Забайкалья. Но все очарование от них пропало у меня из-за дикой выходки семеновцев на станции Хилок. Среди пассажиров этой станции оказались новобранцы, только что призванные в армию Семенова. Потолкавшись у теплушек, новобранцы вошли в вагон III класса, где находилась группа семеновских офицеров. Офицерам это не понравилось. Они вытолкнули новобранцев и на платформе стали их бить стеками.
Новобранцы, молодые ребята в возрасте 20 лет, возмущенно кричали:
— Вы не имеете права!
Меня тоже возмутил поступок офицеров, и я не сдержался:
— Как вам не стыдно, господа офицеры, — сказал я, насколько мог спокойно, — молодые люди призваны в армию, готовятся служить, а вы их бьете.
Какое-то время офицеры молча смотрели на меня злыми, враждебными глазами.
— Арестовать этого большевистского агента, — крикнул офицер, наблюдавший с площадки вагона.
— Слушаюсь, господин ротмистр, — ответил младший по чину офицер и подошел ко мне. К нему присоединился другой офицер и оба сделали сабли наголо. Мне оставалось только подчиниться. Комендатура помещалась рядом с вокзалом, и мы быстро дошли.
— Господин капитан, — обратился конвойный офицер к коменданту станции, — мы привели к вам большевистского агента. Он вел среди новобранцев агитацию, возбуждал их против офицеров.
Сказав это и передав таким образом меня коменданту, офицеры взяли под козырек и вышли.
Я стоял перед комендантом в форме речника со светлыми пуговицами, не ожидая ничего хорошего.
Комендант устало посмотрел на меня и нехотя спросил:
— Расскажите, что произошло у вас с офицерами и новобранцами?
Я сказал, что не большевик, и, не скрывая и не прибавляя ничего, рассказал обо всем, как оно было. Очевидно, он поверил и отпустил меня, дав совет: