— В прошлом году на Шпицбергене мы видели много подобных богатых бездельников, — сказал Самойлович. — Все они жаждали приобщиться к полярной романтике. А сто лет назад одна лишь мысль об этой далекой земле вызывала у европейцев панический страх. Был даже такой случай, когда преступник, которому предложили вместо смертной казни зимовку, отказался от нее.
По мере того как «Седов» поднимался все выше и выше по градусной сетке, ледовая обстановка быстро менялась. Льда становилось все больше, а чистой воды все меньше. На 77° 34' пошли сплошные ледяные поля. Они были мало торосисты, и небольшая их толщина— не более 70—80 сантиметров — указывала на то, что это был годовалый лед.
Не вступая в борьбу с ними, Воронин, как по каналам, повел ледокол разводьями. О том, чтобы придерживаться курса, теперь не могло быть и речи. Шли туда, куда вели разводья. Встречающиеся между полями перемычки «Седов» разбивал с ходу. 25 июля на 77° 50' разводьям пришел конец, и крепкие скулы бортов ледокола уперлись в ледяной пак — многолетний спрессованный монолит, толщиной от 3 до 5 и более метров.
Воронин долго и упорно пытался форсировать его, долбил, как каменную стену, но все усилия были тщетны. Силы были слишком неравны. За вахту продвинулись не более чем на 350 метров.
— Лбом льда не прошибешь, — раздраженно проговорил капитан и дал команду вытравить пар.
«Седов», окруженный громаднейшими торосами, уныло застыл. В довершение всего густыми хлопьями повалил снег. Во всем мире было лето. Для нас наступила зима.
Корреспонденты, как всегда жаждущие сенсационных новостей, атаковали капитана.
— Есть ли надежда продолжать путь?
— Что сообщить «Северной правде»?
— К сожалению, льды не подчинены капитану. Долбить лед и бессмысленно пускать на ветер драгоценный уголь не значит идти вперед. Если его не хватит на обратный путь — «австрийское положение» будет нам обеспечено, — уклончиво ответил капитан.
Как раз тогда, когда стало известно о вынужденной остановке ледокола, в кают-компанию Шмидту была передана перехваченная радистом радиограмма норвежской экспедиции. В ней сообщалось, что норвежские суда идут в разреженных водах и 27 июля предполагают достичь 78° северной широты.
— Быстро идут, — заметил Визе, — по-видимому, ледовые условия на западе значительно благоприятнее наших.
— Но погода в Арктике такова, что завтра обстановка может измениться в нашу пользу, — сказал Самойлович.
— Полагаться на волю случая мы не можем, — возразил Шмидт, — конечно, мы никогда не рассчитывали на легкое достижение цели, но боюсь, что эта остановка может привести к встрече с норвежцами на Земле Франца-Иосифа, а мы там должны быть раньше, чем они.
— В нашем положении хорошо помечтать о десятибалльном шторме, — сказал Визе.
В это время Шмидту была передана радиограмма с полярной станции Маре-Сале. В ней сообщалось: «Комендант станции Степанов тяжело заболел цингой.
В ближайшее время необходимо взять его на борт какого-нибудь корабля, где есть врачебная помощь и свежая зелень». По совету Визе Шмидт по радио связался с капитаном ледокола «Красин» Михаилом Яковлевичем Сорокиным. И через несколько дней, как ми узнали потом, больной был взят на борт судна. На станции был болен также радист Шпанов, но он, чтобы не срывать работу станции, отказался уехать, решив дождаться смены. Красинцы обеспечили его овощами, фруктами и другими противоцинготными продуктами. Кроме того, врач ледокола «Красин» консультировал больного по радио, помогал советами.
Вечером 25 июля снегопад прекратился. Картина была безрадостной: «Седов», засыпанный снегом, казалось, намертво зажат льдами.
Как ни странно, среди участников экспедиции нашелся человек, который безмерно радовался случившемуся. Это был кинооператор Петр Константинович Новицкий. Он со всеми своими аппаратами и треногами спустился на лед и с увлечением снимал уныло стоящее среди торосов судно.
— Мировые, неповторимые кадры, — повторял он свою любимую фразу, — ради них стоило специально вмерзнуть в лед.
Воронин, отдохнув после бессонной ночи, поднялся по вантам в обсервационную бочку, специально для наблюдений укрепленную на передней мачте, и оттуда долго в бинокль изучал обстановку.
— Воронин влез в свое «воронье гнездо», — смеясь, заметил Шашковский.
Капитан спустился на палубу и направился в кают-компанию. Мы поспешили за ним.