— Давай, вали отсюда! Нашел место. Иди, поливай колесо хозяйского ниссана! Вот я тебя веткой-то….
В почти пустом вагоне наискосок от меня, метрах в десяти, сидел пожилой, полный мужчина с портфелем и бумагами, разложенными на коленях. С кем-то он все время разговаривал. Одной рукой жестикулировал, водил пальцем по бумагам, а вторую к уху прижимал. Ну, — думаю, — это он по телефону дела свои обсуждает. Никак остановиться не может. Таких в столице много. Везде на связи, всегда с ворохом каких-нибудь накладных и счетов. Из тех, что вот-вот разбогатеют. Они и в сортир без этих накладных не ходят. Путают, поди, свои бумаги с туалетными почем зря.
Долго мы ехали с этим мужчиной — считай, по всей калужско-рижской линии. Он все разговаривал и рукой свободной махал. А потом вдруг убрал вторую руку от уха, и оказалось, что телефона в ней нет. Сообразил тут я — блютузная гарнитура у него в ухе. В метро с ней слышнее собеседника. Продвинутый, стало быть, мужчина, хоть и пожилой.
Пока я смотрел и соображал — стал он собираться к выходу, не переставая говорить. И тут я увидел, что никакой гарнитуры в ухе у него нет. Не бизнесмен он, а самый обычный, нормальный сумасшедший. Почему-то я даже обрадовался. Сам не знаю почему. Наверное, потому, что с живым человеком ехал.
Шел по Шоссе Энтузиастов и увидел огромный щит с рекламой каких-то особенных банок с пивом. Под банками было написано: «Бар там, где ты». Так оно у нас и есть. В метро, на улицах, в подъездах, в кинотеатрах… Библиотеки, правда, еще держатся. Но долго ли они смогут удерживать оборону… А еще я подумал, что с таким слоганом хорошо памперсы продавать. Впрочем, у нас многие обходятся и без них.
Решил остановиться у палатки под названием «Теремок» и съесть блин «Илья Муромец». Тот, который с толстым ломтём буженины и хреном. Рядом со мной за столиком ела свой блин щуплая девушка, открывавшая, однако, свой рот, переполненный торчащими во все стороны зубами, так широко, что я на всякий случай немного отодвинулся. Девушка, кроме того, что ела, ещё и разговаривала по телефону с подругой:
— Юль, на кой нам приглашать Орлова? Ну куда он нам упал-то? Серость же. Серость страшная. Двух запятых связать… Да лучше бы пил! Позовем Посухина. Погоди… Посухин яркий. Да погоди ты! Да у него… Да знаю я, что говорю! Ну чего ты упёрлась-то? Чем тебе Посухин… То есть как женат? Почему?! Лёша женат… Посу… ка какая….
Тут мой «Илья Муромец» кончился, и я отошёл к прилавку купить квасу. А когда вернулся — девушки уж и след простыл.
На «Тульской» перед самым закрытием дверей заскочил молодой человек — косая сажень в плечах и льняные кудри. Он приставил к плечу скрипку, заиграл «Семь сорок» и, приплясывая, пошел по вагону. Денег он не просил и даже не брал, хотя ему протягивали. Два или три раза юноша останавливался против девушек и играл им отдельно, не забывая при этом приплясывать. Они смущались и алели, а одна девушка со скрипичной талией даже сняла запотевшие очки и хотела их протереть, но не смогла — так у нее ослабели пальцы. Подъехали к «Серпуховской», и молодой человек, все так же играя и приплясывая, вышел из вагона. Грузный мужчина с большим портфелем, сидевший напротив меня, с изумлением подумал своей жене: «Что это было, Ватсон?!». Его жена ничего не подумала в ответ, а только улыбнулась, заложила ногу за ногу и, глядя вслед уходящему юноше, пропела про себя: «Он выйдет из вагона и двинет вдоль перрона…»
Ближе к ночи, на станции Рижская, на скамеечке, сидел человек лет тридцати, не то чтобы нетрезвый, а с выражением лица «бывает все на свете хорошо, в чем дело — сразу не поймешь». Мужчина говорил по телефону: «Татьяна Федоровна? Это вас Алексей Евгеньевич беспокоит… Ну почему сразу — дурак?… Я только спросить хотел — ты меня сегодня ночевать возьмешь? Танечка… И хлеб куплю, и сыру твоего… Только я с дру… Зря ты так. Да ни капли! Ты же его не знаешь. Ну что он тебе плохого сделал-то?! Вот я ему сейчас трубку дам. Погоди, не бросай!» — друг Алексея Евгеньевича высунул лохматую морду из-за отворота его кожаной куртки, посмотрел черносмородиновым глазом на хозяина, зевнул в протянутый телефон, лизнул его и смущенно тявкнул. Человек снова поднес телефон к своему уху: «Два месяца всего. Нельзя ему еще косточку. Творог можно. Куплю-куплю. Нет, ему не холодно. У меня теплая куртка. Ну я не знаю — тебя-то грела… Кто сидит? Я иду, иду… — тут мужчина поднялся и уже на ходу крикнул в телефон: — Таня! Я не спринтер!»