Эта пестрая клубная компания состояла в основном из бывших фронтовиков, но тогда все были еще молоды, и нравы и интересы соответствовали возрасту (в одном из писем ко мне Некрасов назвал их «наши киевские мальчишки из „забегаловки“» — так он окрестил корпункт). В этой компании Некрасов был самым старшим — лишь Николай Дубов был старше на год. Я, как и многие другие, был гораздо моложе его, но никогда не ощущал возрастную разницу (когда Некрасову исполнилось пятьдесят, я послал в Ялту, где он был в Доме творчества, телеграмму: «Не может быть», она точно выражало мое чувство — действительно никак не верилось), наверное, потому, что в чем-то существенном наш возраст одинаково определялся войной. Разговоры и споры о серьезном: о прошлом и будущем страны, о жизни, освобождающейся от сталинских оков, о путях литературы, о положении писателя — перемежались дурачеством, розыгрышами, коллективными походами на стадион, застольями на скорую руку — не всегда по достаточно веским поводам. Некрасов во время каких-то вполне интеллигентных бесед мог вдруг затеять матч французской борьбы. Абсолютным чемпионом в другом виде нередко проходивших там соревнований — надо было, оперев локоть о стол, соединив в рукопожатии свою ладонь с ладонью противника, прижать его руку к столу (теперь это имеет даже официальное название «армрестлинг») — был Леонид, или, как все его называли по-домашнему, Леля Волынский. Я присутствовал и при том, как он потерял свое высокое звание…
По традиции День Победы, в то время уже лишенный статуса государственного праздника, отмечался на корпункте — на одной такой пирушке был и я, приехал для этого в Киев. В качестве посуды использовались сохранившиеся кое у кого фляги, котелки, кружки. Все резалось непременно финками с наборными плексигласовыми рукоятками — памятное всем фронтовикам изделие армейских умельцев. Выпивка и харч те же, что когда-то в блиндажах: водка, черный хлеб («черняшка»), сало, тушенка, соленые огурцы, лук. Стены украшены наспех написанными на простой бумаге лозунгами и призывами. Два из них я обнаружил среди писем Некрасова — видно, когда расходилась, кто-то мне их дал. На одном: «ВОИН!!! Не забудь рассказать свою длинную фронтовую историю!». На другом: «К СВЕДЕНИЮ ТОВАРИЩЕЙ ОФИЦЕРОВ. Две ППЖ живут на втором этаже» (ППЖ — полевая походная жена — это из фронтового жаргона). На празднестве, которое началось, как было принято еще в годы войны, тем, что молча, не чокаясь, помянули сложивших голову в боях, после того, как изрядно выпили, после того, как все-таки, несмотря на призыв, рассказали немало фронтовых историй — правда, только смешных, затеяли состязание, где Волынский уступил свое первенство, которым, по-моему, очень гордился. Сначала все шло как обычно, никто не мог ему противостоять. Но в борьбу с ним вступил один врач, кажется, хирург, и без особого напряжения заломал чемпиона. Матч-реванш кончился так же. Некрасов был очень доволен, что спортивному высокомерию Волынского преподнесен урок. Победитель тут же простодушно объяснил природу своего успеха. У него тяжелое ранение ноги. Он прочитал, что Пушкин, тренируя для стрельбы руку, ходил с тростью, внутрь которой был залит свинец. Чтобы поддерживать физическую форму, сделал из полупудовой свинцовой трубы палку и уже несколько лет ходит с ней — вот откуда у него такая сильная рука. Когда мы расходились во дворе, привлекая шумом и смехом недоброжелательное внимание жильцов этого дома, сфотографировались — на манер довоенных снимков из пионерского лагеря, в три этажа — одни стоят, другие сидят на карточках, внизу на земле лежит Некрасов.
(Тут мне хочется сделать одно отступление — из того времени в наши дни. Когда эти мои воспоминания были напечатаны, я получил письмо из Израиля — мир все-таки тесен: туда — и довольно быстро — они дошли. «Вас, возможно, удивит это письмо, даже сама возможность того, что оно могло быть написано, если только Вы не принадлежите к тем, кто уверен в закономерности всего происходящего, в том, что в мире нет ничего случайного. Пишет Вам тот самый „врач, кажется, хирург“, который „без особого труда заломал чемпиона“. На описанной Вами фотографии Вы найдете его в последнем ряду — пятый слева», — так начиналось полученное мной письмо Иона Лазаревича Дегена. Вместе с письмом он прислал два своих напечатанных мемуарных очерка: «Палочка» — история поминаемой мною его свинцовой палки и «Вильнюс» — о боях за этот город, в которых юный тогда автор участвовал в качестве командира танка, и неопубликованные воспоминания о Некрасове. Все это было написано литературно одаренным человеком. Впрочем, прочитав имя и фамилию своего корреспондента, я не удивился этому. Незадолго до этого у нас в «Вопросах литературы» была напечатана заметка, в которой устанавливалось, что он автор легендарного стихотворения, несколько десятилетий передававшегося из уст в уста: