Эта главка была напечатана во второй части моих «Записок» в журнале «Знамя» летом 2001 года. Рассказанная в ней история получила неожиданное продолжение…
Когда я ее писал, меня не оставляла мысль, что, быть может, я сейчас уже единственный человек на земле, кто знал Нину Всеволодовну, кто ее помнит. Детей у нее не было. Были ли родственники, я не знал. Не знал, жив ли кто-нибудь из ее учеников, ведь им, как и мне нынче, уже должно быть сильно за семьдесят. И то, что пишу, что будет напечатано, была у меня такая надежда, быть может, все-таки сохранит ее имя, ее подвиг от полного забвения.
Страшным был наш век, не зря Мандельштам назвал его «волкодавом». Тысячи тысяч людей уничтожались, исчезали бесследно, словно их и не было никогда, словно и не жили они на свете — даже могил не оставалось. После фронта некоторое представление о том, что такое братские могилы, я имею. В лучшем случае, как писал Борис Слуцкий, на них водружался «мрамор лейтенантов, фанерный монумент», материал не очень-то долговечный. Надо ли напоминать, что до самого последнего времени места захоронения «врагов народа» были тайной за семью печатями, строго оберегаемой КГБ. А чем, какими памятниками отмечены рвы, куда гитлеровцы сваливали расстрелянных, задушенных в «газ-вагенах»? К этому я еще вернусь.
Через несколько месяцев после публикации в «Знамени» я получил письмо, которое еще раз заставило меня пережить трагедию Нины Всеволодовны, но одновременно было некоторым утешением (выражает ли это слово мои чувства?) — оказалось, есть еще люди, которые ее знали и которым память о ней, как и мне, дорога, Это письмо ее родственницы, которой попались на глаза мои «Записки» и она сочла своим долгом написать все, что знает о Нине Всеволодовне. С ее разрешения процитирую письмо, в котором есть немало важных для меня подробностей (думаю, что они будут интересны и тем читателям, которых судьба моей школьной учительницы не оставила равнодушными):
«Я Нины Всеволодовны родная племянница, Ковалева Галина Владимировна, дочь ее старшей сестры Екатерины Всеволодовны, хорошо помню тетю Нину и всю ее семью, хотя мне было 8 лет, когда я гостила у своей бабушки Марии Яковлевны Пшеничной в Запорожье в 1940 году и видела тетю Нину в последний раз. Я хочу сообщить Вам некоторые подробности о ее семье и ее жизни, то, что я знаю по рассказам моей бабушки, мамы, тети Лары и дяди — Григория Всеволодовича Пшеничного. К сожалению, никого из них в живых уже нет.
Нина была младшим ребенком в семье Всеволода Иосифовича Пшеничного, окончившего духовную семинарию, но отказавшегося принять сан священника и ставшего учителем, и Марии Яковлевны Глушко, происходившей из зажиточной крестьянской семьи. В семье было четверо детей — три сестры и брат, Нина родилась в 1907 году всего за два года до смерти отца, который умер совсем молодым в 37 лет. Бабушка моя осталась вдовой в 28 лет с четырьмя детьми на руках. Ее братья построили ей в Запорожье дом из трех небольших квартир на ул. Гоголя, две из которых она сдавала и на эти деньги да еще на небольшую пенсию она и растила детей, правда, старшие девочки, как дети учителя, учились в гимназии бесплатно. Нина училась уже при советской власти.
В каком году она вышла замуж за Леонида Давидовича Кернера, я точно не знаю, но у меня есть их фотография, присланная моим родителям из г. Усолье и датированная 25.XII.1928 г. В Усолье они были в ссылке. В каком году они вернулись, я не знаю, но в 1938 году Леонида Давидовича, конечно, безо всяких причин, снова арестовали. Били и терзали его так, что он почти все время ареста провел в тюремной больнице г. Днепропетровска. Освободили его в конце 1940 года только потому, что родители в своих хлопотах дошли до М. И. Калинина, который и помог. После освобождения Леонид Давидович ходить уже не мог и передвигался в инвалидной коляске [думаю, что его освободили или, как это у тюремно-лагерного начальства называлось, „актировали“ именно из-за этого, как безнадежно больного. — Л. Л.]. Дома его интенсивно лечили, и к началу войны, как сообщил мне мой двоюродный брат Юлий, они с тетей Ниной помогали ему спуститься со второго этажа и он с их помощью мог понемногу прогуливаться по улице.
С началом войны его отец Давид Семенович Кернер, самый известный в Запорожье детский врач, пошел работать в военный госпиталь, и 18 августа 1941 года они все чуть ли не с последним эшелоном раненых эвакуировались в Пятигорск, где и были расстреляны немцами как евреи с тысячами других ни в чем не повинных людей. Немцы приехали забирать их из дома, где они жили, и предложили Нине, как русской, остаться, но она отказалась и пошла на смерть вместе с мужем-инвалидом и старенькими свекром и свекровью. Поступить иначе он не могла. Ее мать, моя бабушка, которая была вместе с нашей семьей в эвакуации на Урале, чуть не сошла с ума, когда узнала о гибели дочери. Об этом нам написал брат Нины Всеволодовны Григорий Всеволодович, офицер-фронтовик, который как-то сумел в 1943 году поехать в Пятигорск и там узнал все подробности о гибели семьи Кернеров. До самой смерти в 1959 году бабушка не смогла оправиться от этого удара».