Некрасов не считал, что талант и громкое имя дают ему хоть в чем-то особые по сравнению с другими, обыкновенными людьми права, роль мэтра была явно не по нему. Вспоминаю такой эпизод. Некрасов написал для «Литературной газеты» большую статью «О прошлом, настоящем и чуть-чуть о будущем», посвященную проблемам архитектуры. Он выступал против сталинского «неоклассицизма», отстаивал архитектуру, служащую человеку. «Не поражать размерами, высотой, дорогостоящей и мало что выражающей внешней помпезностью, а искать простое, ясное, удобное, дружелюбное, иными словами — человечное», — писал он. Статью, как принято говорить в газете, организовал я, хотя архитектура не относилась к епархии отдела литературы, что усилило настороженное отношение к некрасовскому выступлению. Возникли замечания, большая часть которых носила характер перестраховочных придирок, вызванных тем, что Некрасов симпатизировал конструктивизму, отстаивал в архитектуре функциональность. Руководству газеты «эксперты» из других отделов внушали мысль, что за это выступление непременно крепко взгреют, так просто оно с рук не сойдет. Ненапечатанную статью предложено было предварительно обсудить с архитекторами; возникли споры, кого приглашать, а кого не приглашать на обсуждение. У архитекторов возникли какие-то свои претензии к автору — почти все не обязательные. Статья завязла — ее не отвергали и не печатали. Я предложил опубликовать ее в дискуссионном порядке, хотя ничего спорного в ней не было. Возникло новое препятствие: сначала подготовьте выступления, оспаривающие Некрасова. В общем, этому не видно было конца.
Тут появился в Москве Некрасов. Пристрастившись в те годы к лыжным прогулкам, он ехал в зимнюю Малеевку. (Мы не раз там вместе ходили на лыжах — у меня сохранились фотографии; когда он не смог поехать в Малеевку, с грустью писал мне: «Давно мы на лыжах не ходили, а?») Решили, что Некрасову надо пойти к Косолапову, который замещал находившегося в отпуске главного редактора. «Валерий Алексеевич человек, любящий литературу и с почтением относящийся к хорошим писателям, — внушал я Некрасову, который согласился совершить этот визит без особого энтузиазма, под моим нажимом. — Ты должен помнить, что ты классик советской литературы, и соответственно держаться. Своей статьей ты облагодетельствуешь газету. Иначе дело может не выгореть».
Увы, с этой нехитрой задачей Некрасов не справился. Косолапов очень любезно его встретил. Ему импонировал этот визит, он, несмотря на газетную круговерть, непрочь был побеседовать с известным писателем, но мне пришлось закруглить встречу. Некрасов не держался как литературный генерал, своим выступлением осчастлививший газету. Установить между собой и благожелательно относящимся к нему человеком иерархическую дистанцию или хотя бы, для пользы дела, изобразить памятник себе Некрасов не мог, это было противно его натуре, живой классик из него не получался. Но я оказался не прав — и такой, каким он был, Некрасов произвел благоприятное впечатление на Косолапова, визит свою роль сыграл — вскоре статью поставили в номер. На планерке Косолапов даже сказал, неизвестно кому адресуясь: «Это безобразие — столько времени мурыжить статью такого крупного писателя».
К великому сожалению, далеко не всегда дело улаживалось к общему удовольствию. Как часто даже в либеральной при Сергее Сергеевиче Смирнове «Литературке» предлагаемый острый материал до полосы не доходил, отвергался — по соображениям «как бы чего не вышло», для которых, увы, почти всегда были какие-то основания. Хотя бы потому, что хорошая статья не могла не быть вольнодумной, в чем-то она непременно переходила границы официально дозволенного, и ее приходилось «пробивать». Без этого слова — «пробивать», «пробить», прочно вошедшего в ту пору в газетно-журнальный обиход, нельзя понять тогдашнюю литературную жизнь.