— Вася, ты что, брезгуешь знаться со мной и думаешь, что тебе предложили грязное дело? — спросил предприниматель упавшим голосом.
Хищение социалистической собственности считалось в советском обществе презренным занятием. Расхитители клеймились в прессе и по радио. Согласно специальным указам, хищение сурово наказывалось. По последнему указу от 4 июля 1947 года за эти преступления полагался срок до 25 лет. Забегая вперед, нельзя не сказать, что первым из наших лидеров, который понял, что в стране существует огромный коррумпированный мир подпольного бизнеса, был Никита Сергеевич Хрущев. Этот незаурядный человек знаменит не только тем, что насаждал на Великой русской равнине кукурузу и вытащил за усы из Мавзолея мумию И.В. Сталина. Потрясенный открывшейся ему реальностью воровства и коррупции, пытаясь оградить от них социализм, Никита Хрущев издал специальные указы, которые карали за хищение социалистической собственности и за валютные операции в особо крупных размерах смертной казнью. Необычным было не только то, что людей на 43-м году Советской власти стали казнить за имущественные преступления и делать это после осуждения сталинского террора, но и то, что указы вопреки многовековой юридической практике и традициям приобрели обратную силу. Несколько дельцов, которые во время выхода указов находились под следствием или даже были осуждены, поплатились жизнью. Многим при повторном суде прибавили сроки.
Суркова не трогало, что социалистическая мораль определяла его занятия как грязное дело. Его угнетало другое. В сфере подпольного бизнеса действовали беспощадные законы, подобные законам дикого капитализма периода первоначального накопления. Жестокость нравов теневой экономики увеличивалась благодаря ее слиянию с уголовным элементом. Сергей Сергеевич чувствовал, что деловые отношения между людьми должны строиться на других началах. Он знал, что до революции артельщик или купец мог получить ссуду в банке на многие тысячи рублей под одно честное слово. Так же заключались и сделки. В мире, который его окружал, такое доверие было невозможно. Сурков поступал как все, но порой казалось, что он живет и действует не по-людски.
— Сергей Сергеевич! — ответил Иголкин не задумываясь. — Для меня вы достойный и хороший человек, и ваши дела ничем не хуже других дел. Но они не по мне. Мне нравится другое. — Василий говорил искренне. Его чувство определялось не только симпатией к Суркову, но и знанием механизма пивного бизнеса. В глазах студента воплощением зла в этой области человеческой деятельности был не Сергей Сергеевич, а пауки и доберманы. Еще более отвратительными казались люди, подобные тем, чьи руководящие подписи красовались в приемно-сдаточном акте, занижающем действительный объем танков для сбраживания пива. Их автографы согласовывали, утверждали и узаконивали воровство и хищения. На собраниях и совещаниях они давали правильные установки и сурово осуждали случаи отступления от социалистической морали, факты нарушения финансовой дисциплины и, не дай Бог, хищения. Затем, уединившись в кабинетах, праведники начинали свою вторую жизнь, смысл которой составляли толстые конверты с деньгами, содержащие их долю дохода от махинаций, на что они же дали добро. Эти человекоподобные существа были не только нечестны и безнравственны, но и вели паразитическое существование. Дело подпольного бизнеса двигали не они, а талантливые люди с энергией, предприимчивостью и умом. К ним принадлежал и Сурков. Придурки-начальники присасывались к таким, как сорокаведерные пиявки.
— Я еще до ареста и в лагере в мечтах видел себя врачом, — продолжал, как бы оправдываясь, Василий, — а теперь хочу попытаться сдать экзамены в медицинский институт. Может быть, и получится.
Сурков хорошо знал людей и почувствовал, что парень не лжет. Он понял, что этот человек не осуждает его, но сам стремится к другой, не доступной ему жизни.
— Вася, милай, — начал Сергей Сергеевич и примолк. Его больно кольнула мысль, что он теряет Василия, и вместе с ней накатилась волна признательности и уважения к молодому человеку. Сурков открыл ящик стола и протянул Иголкину несколько пачек денег:
— Вася, возьми, приоденешься! Ты ведь у нас жених! — В его облике сохранялось что-то жалкое. Руки немного тряслись. Василий почувствовал, что если не возьмет эти деньги, то смертельно оскорбит Суркова.
— Сергей Сергеевич, — сказал он смущенно, принимая дар, — большое спасибо. Я беру у вас только в долг. — Денег оказалось пять тысяч рублей.