Выслушав доклад начальника Медного Рудника подполковника Отвратного о пополнении лагеря новыми заключенными, полковник Чеченев остался крайне недоволен положением дел. Последний месяц Медный Рудник не получал полноценной рабочей силы. На днях опять поставили негодный материал — какого-то московского студента. Полковник посмотрел на формуляр Иголкина и приказал:
— Посвятить в заключенные и направить на работы вне лагеря на общем режиме!
— Согласно формуляру, это пока не положено, — пытался возразить начальник режима капитан Пронзительный.
На формуляре студента — а этот документ сочинялся тюремными оперчекистами и следователем на основании материалов дела и агентурных данных на заключенного в тюрьме — виднелась жирная красная диагональная полоса. Она значила: «склонен к побегу».
Скрытые замыслы и склонности Иголкина были выявлены стукачом, который затеял в камере Бутырской тюрьмы разговор о знаменитых случаях побегов из тюрем. В ходе обмена мнениями, в котором участвовали три человека, Василий понял — он знает о побегах столь мало, что рискует на всю жизнь остаться за решеткой. Чтобы спастись от этой участи и не ударить перед собеседниками в грязь лицом, Иголкин рассказал о побеге графа Монте-Кристо из замка Иф, добавляя при этом такие детали, о которых не подозревал сам Дюма-отец. Василий говорил с отчаяньем студента, понимающего, что не может сдать последний зачет. Рассказ Иголкина произвел нужное впечатление на стукача, а тот, в свою очередь, убедил кума, что раскрыл негодяя-студента.
Но на начальника Сверхлага усилия стукача и прозорливость бутырского кума произвели отрицательное впечатление. Полковник недовольно выругался, хотя и не по отношению своих московских коллег, а в адрес собственного начальника режима:
— Выполнять приказ!
Чеченец знал цену резолюциям «склонен к побегу», «склонен к террору», «наполнен национализмом», «особо опасен при задержании» и другим психологическим характеристикам заключенных. Эти намерения приписывались подследственным московскими умниками для выполнения плана и для оправдания собственной лености.
«Разве такой побежит? — раздраженно думал полковник. — Этот м… и лягушки не обидит».
Начальник Сверхлага был прав. Заключенный Иголкин в те времена не умел обидеть даже лягушку.
Таким образом, Василий Иголкин волей полковника Чеченева оказался определен на работы вне лагеря на общем режиме. Допущенное нарушение заключалось в том, что склонный к побегу заключенный не был оставлен на три месяца в зоне под бдительным оком оперчекистов для решения его дальнейшей судьбы. За эти три месяца капитан Пронзительный, изучив и обобщив показания стукачей, должен был определить, выводить ли преступника из зоны на работу в наручниках или без них. Разница между содержанием на усиленном и общем режиме заключалась, в частности, в этом.
Чеченев был прав не только в своем понимании художеств московских умников, истинного лица студента, но и в оценке положения дел с поступлением рабочей силы. За последний месяц, помимо Иголкина, лагерь пополнился тремя бандеровцами, скрипачом-террористом из Ленинграда, пятью изменниками Родины — бывшими военнопленными и двумя националистами-узбеками. Националисты были полны религиозных предрассудков. Несколько раз в течение рабочего дня они падали на колени и устремляли молитву к Востоку. Оторвать узбеков от такого занятия не могли ни пинки надзирателей, ни наручники. Военнопленные считались самым вредным народом, который был до мозга костей развращен предыдущим военным опытом и немецким концлагерем. Военнопленные отлынивали от работы, но делали это столь умело, что уличить кого-нибудь в саботаже было невозможно. Всегда находилась простая причина — поломка механизмов, отключение электроэнергии и многое другое, что действительно имело место. Скрипач-террорист годился лишь в стукачи, а бандеровцы были способны только на то, чтобы заставлять работать других. Их услуг, однако, не требовалось. В лагере хватало своих придурков[13] и штатных надзирателей.
Лучшей рабочей силой полковник по справедливости считал прибалтов. Эти люди, казалось, испытывали постоянную потребность в труде и в своей неистребимой честности работали в условиях каторги до смертного конца. За прибалтов между начальниками лагерей шла борьба. Давались взятки более высокому начальству, перехватывались этапы, плелись интриги. Эта борьба не знала бортовых пушечных залпов и абордажных боев, но ни в чем другом не уступала накалу жестоких стычек враждующих пиратов. Мечты полковника Чеченева о поступлении рабов-прибалтов на Медный Рудник осенью 1951 года были напрасны. Земля у восточного берега Балтийского моря была в это время обескровлена так же, как прибрежные страны Западной Африки на вершине работорговли. Разница заключалась лишь в том, что живой товар из Африки вывозился морскими пиратами, а из Прибалтийского края — разбойниками, пришедшими с континента.
13
Придурки — в широком смысле слова лагерная элита из заключенных, освобожденная от тяжелого физического труда, занимающая административные должности (нарядчики, нормировщики, контролеры, бригадиры, помощники бригадиров и т. д.) или занятая в сфере обслуживания (столовая, кухня, пекарня, баня, прачечная, санчасть и т. д.) и имеющая в силу этого власть над другими заключенными, находящимися на общих работах (работягами)