Перед обедом в чугунную печку в теплушке подбросили угля. Металл раскалился и стал прозрачным. Казалось, что ярость огня не сдерживается преградой стенки. Пылало жаром. По лицам, разомлевшим от еды и тепла, струился пот. Ручьи пота размывали угольную пыль. На черных лицах светились белые полоски кожи с темным краем. Глаза блестели снегом белков. Татьяна поднесла руку к лицу. Пальцы стали влажными и черными. Еще заботясь о красоте, балерина решила умыться. На угольной базе этого сделать было нельзя.
В лагерной зоне, куда заключенные вернулись вечером в девять часов, не хватило воды. Удалось только размазать грязь. Проглотив в столовой остывшую баланду, Татьяна побрела в барак. Она искала глазами незнакомца, но он затерялся в толпе заключенных и куда-то пропал.
Барак представлял собой приземистое длинное строение из необожженного кирпича с двухскатной крышей. Окна были забраны решетками. Помещение делилось глухой поперечной перегородкой на две равные секции. Угольная бригада помещалась слева. Вход в секцию находился в длинном торце почти в середине здания. Пройдя в дверь, с которой свисал железный засов, Татьяна попала в тамбур, продолжающийся от стены до стены поперек всего здания. В нем имелось несколько умывальников и валялся какой-то хлам. Помещение не отапливалось. Проход из тамбура вел в жилую часть секции. Она занимала всю остальную половину барака. У входа по левой руке помещалась высокая круглая печь, обитая покрашенным черной краской железом, а направо — гигантская деревянная параша, напоминающая бочку для засолки капусты. Параша была нагрета лучистым теплом, исходящим от печки, и, несмотря на деревянную крышку, издавала зловоние. Чуть отступя, начинались ряды двухэтажных спальных вагонок. Они стояли торцом к внешним стенам. В середине оставался неширокий проход. Ряд со стороны печки был составлен из десяти, а со стороны параши — из одиннадцати вагонок. Каждая вагонка была рассчитана на четырех человек, двое помещались внизу, двое — наверху. Между ними имелся узкий проход, в конце которого у стены находились две тумбочки. Одна тумбочка полагалась на двух человек. Барак освещался двумя тусклыми лампочками, одна из них висела над парашей, а другая — в конце прохода меж вагонками. Воздух в помещении был густой и спертый. Пахло потом, грязным бельем, несвежим человеческим телом и газами, выходящими из кишечника. Казалось, что воздух мутнеет от этих запахов и табачного дыма. На ночь барак запирали на амбарный замок.
Татьяна рухнула на свободное место. Сосед по нарам ворчал:
— Сегодня дежурит Рыжий, опять недоспим.
На сон заключенным отводилось восемь часов, с 10 вечера до 6 утра, но Рыжий отбирал из этого времени около часа.
Под кличкой Рыжий у заключенных ходил старшина-надзиратель, который через два дня на третий дежурил по бараку. В обязанности старшине вменялись вечерняя и утренняя проверки. Несмотря на сложность замысла (проверки должны были предотвратить или, на худой конец, выявить побег), процедура была проста. Требовалось пересчитать по головам около восьмидесяти заключенных и убедиться, что общее число сходится со списочным итогом. Но такой искус был старшине не по силам. Заключенные то двоились, то троились в глазах, то таяли в воздухе. Их число было то больше. то меньше положенного. Младший надзиратель и приданный на подмогу лагерный придурок давно уже всех пересчитали и нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Но Рыжий хотел всего достичь сам. На упражнения старшины в арифметике каждый раз уходило минут тридцать — сорок. Вечером проверка начиналась перед отбоем и часто отнимала от сна двадцать-тридцать минут. Утренняя проверка начиналась до подъема и уносила еще двадцать-тридцать минут. Дежурный имел право отнимать время от сна заключенных, но не от рабочих часов.