Большим потрясением для меня была смерть Володи Калинина. По окончании казанского авиационного института (куда вместе с ним поступил было и я, но бросил, соблазнённый филологией), он работал начальником цеха, а потом главным инженером Новосибирского авиационного завода. Часто приезжал в командировки в Москву. После смерти первой жены (рак) переехал на работу в Москву. Женился на директоре одной из московских школ. Мы часто общались семьями. Это был надёжный, твёрдый и исключительно добрый человек. Вот забавная сценка. Сидим на его даче у камина. Втроём. На двух креслах нежимся я и здоровенный «дворянин» с мохнатым хвостом (не помню его имя-отчество), а хозяин, Володя, — у наших ног, на полý между креслами. Он пригрел этого бродягу и они очень сдружились. Помню, пёс сопровождал нас, когда мы ходили ловить рыбу на их озеро. Переезжая осенью в Москву, Володя решил взять пса с собой, но тот вырывался, никак не хотел лезть в машину. Видимо, предпочитал вольную бродяжью жизнь. Но как же он радовался, когда следующей весной Володя вернулся на дачу и опять взял его к себе.
И вот Володя умер… А ведь крепкий был человек, спортивный. Ещё учеником 10-го класса играл за хоккейную команду Воткинска, занимался боксом, отлично играл в бильярд. Шахматист, в Казани играл за институтскую шахматную команду. А как пел! У него был хороший слух и сильный голос. На наших посиделках его жена Люся, жалея уши наших соседей, цыкала на него, просила петь потише. Мы шутили, пели частушку:
А потом просили его петь ещё, и погромче. Какая злая ирония судьбы! Человек, у которого был не голос — голосище, заболел раком горла и потерял голос, в конце даже говорил с трудом. Чуял приближение смерти. Позвонил мне, прохрипел: «Приезжай, и поскорее». Долго сидели с ним, вспоминали… О болезнях и смерти не говорили. Через несколько дней он умер, умер верный, надёжный друг, поддерживавший меня в самые тяжёлые минуты моей жизни. «У счастливого недруги мрут, у несчастного друг умирает». Мир праху твоему, дорогой Володя! Спасибо за всё.
В московскую жизнь я вошёл легко, чувствуя себя этаким «покорителем столицы». Психологические сложности пришли не сразу. Бо́льшая искренность, открытость, уязвимость провинциалов по сравнению с москвичами отмечалась многими и отразилась в пословице: Москва слезам не верит. К этому добавилась моя крайняя доверчивость и простодушие. Снова вспоминаю эпизод моего детства. Мама на просьбы купить мне игрушку или книжку отвечала глупой прибауткой: «Ну, вот собаку облупим, так купим!». В годы моего детства кошек на улицах Воткинска бегало (и сейчас бегает) множество, а вот собаки заглядывали в это кошачье царство с опаской и довольно редко. Поэтому, увидев бегущую в центре города собаку, я завопил, испугав и маму и собаку: «Мама, собака! Хватай! Облупим, купим игрушек!». Эта черта была присуща мне — увы, увы! — не только в детстве. Недаром я озаглавил свои книги воспоминаний — «Записки простодушного».
Герой рассказа Диккенса «Чей-то багаж» признаётся, что он часто ошибался в людях — и не потому, что он не замечал сразу их дурных свойств, а потому, что позволял им приблизиться и говорить о себе. Вот и у меня первое невыгодное впечатление о человеке сглаживалось при более близком знакомстве, а потом я с болью убеждался, что первое впечатление было правильным. Одно знакомство оказалось особенно тяжёлым. Началось оно глубокой интуитивной неприязнью, продолжилось чем-то, похожим на дружбу, а закончилось предательством. Не будь этого и других предательств, я мог бы считать свою жизнь счастливой — несмотря на синяки и шишки, на которые не поскупилась моя судьба. (Впрочем, Пушкин, видимо, прав: «На свете счастья нет»). Я убедился, что нет людей хороших и плохих, в каждом намешено и того, и другого. Но — в какой пропорции? И главное — есть ли у человека совесть? Кант говорил, что больше всего его удивляют две вещи — звёздное небо надо мной и моральный закон во мне. Это неопределённое понятие всегда жило в народе и отразилось в словах совесть, бессовестный. Ведь даже не всякого лентяя, скупердяя, мота, пьяницу, грубияна назовёшь бессовестным.
Вернёмся, однако, во времена ранней молодости. Сколько новых друзей я нашёл в Москве! Не могу отказать себе в удовольствии вспомнить их имена: Юра Апресян, Лёня Крысин, Лёня Касаткин, Лёва Скворцов, Костя Бабицкий, Игорь Добродомов, Саша Феоктистов, Эрик Ханпира; «девочки» — Лена Земская, Кира Филонова, Галя Баринова, Ламара Капанадзе, Светлана Кузьмина, Марина Гловинская, Лида Иорданская, Галя Романова (как она уцелела с такой-то фамилией — Романова!).