В первую мою поездку в колхоз я познакомился и сдружился с коллегой-этимологом Толей Журавлёвым. Помню, начало новой жизни отмечалось в местной столовой. Толя сказал: «Жаль, что наше пребывание в колхозе начинается с попойки». Но всё до поры до времени было хорошо: всего в меру — и работы, и отдыха. Но в конце, уже после моего отъезда, Толя, не терпящий хамства, сказал «пару ласковых слов» какому-то заводскому громиле и сильно пострадал в завязавшейся драке.
В 61-м году я ездил в колхоз с двумя сотрудниками ФБОН АН СССР (Фундаментальная библиотека общественных наук). Поздне́е библиотека получила новое имя — ИНИОН (Институт научной информации по общественным наукам) и новое здание рядом с метро «Профсоюзная». Я любил работать в уютных маленьких зальчиках этой библиотеки и очень жалел, когда она сгорела.
В колхозе нас приставили к кобыле весьма почтенного возраста, но с красивым именем Венера. Нас, естественно, именовали венериками. Запрягши кобылу (помогал мой детский опыт), венерики, экипаж телеги боевой, грузили мешки с накопанной картошкой и отвозили её в деревню.
С одним из нашей троицы — Лёней Гордоном мы без конца болтали о поэзии и истории. Эрудированный историк, он рассказал нам много интересного, например, о знаменитом немецком учёном Фридрихе Ницше. Во время франко-прусской войны 1870–1871 гг. он был санитаром, и уже тогда у него, поражённого увиденным, появились первые признаки психического расстройства. В 1880-м, когда ему было всего 36 лет, болезнь резко обострилась, он уже не мог работать, оставил профессуру и последние 20 лет жизни провёл в лечебницах. После ухода Ницше из науки судьбу его трудов взяла в свои руки его сестра и обращалась с ними весьма бесцеремонно. Она опубликовала книгу брата «Так говорил Заратустра». В этой книге, написанной в яркой, афористической манере, излагался миф о сверхчеловеке — существе, могучая воля которого — единственный критерий добра и зла. Этот миф (культ сильной личности) был впоследствии взят на вооружение фашистами. Существует предположение, что такая интерпретация мифа о сверхчеловеке принадлежит не самомý Ницше, а его сестре. Интересно, какого мнения придерживается на этот счёт современная наука?
Обычно я ездил на уборку урожая с кем-нибудь из сотрудников Информэлектро — Сашей Сергеевым, Лёней Цинманом, Колей Перцовым. Там труженики села с утра тянулись на заработки в Москву, а мы, москвичи — на их поля, на уборку их урожая.
Райком давал Институту разнарядку — выделить на столько-то дней столько-то человек для работы в таком-то колхозе или совхозе. Я охотно соглашался поехать: может сказывалась крестьянская жилка? Но вот у Лёни Цинмана этой жилки не было, а он тоже обычно не отказывался. Вот и ездили мы чаще всего с ним. Запомнилась одна поездка. В каком-то колхозе около Талдома (север Московской области) устраиваемся в здании школы. В этой же комнате (классе) — работники завода «Серп и молот», человек 15. Прогуливаемся с Лёней по посёлку. Пора спать. Куда там! Наши соседи получили накануне деньги за работу и теперь гуляют с русским размахом: «Наш девиз — Всё пропьём, но родной завод не опозорим!» Просят нас помочь отнести наверх поверженного товарища. А ночь! В большой комнате там пьют, там поют, там играют в карты. А с кем-то случилась небольшая неприятность — прямо в проходе между кроватями. Пригорюнились мы с Лёней: что если так всегда будет? Всё, однако, оказалось не так страшно: деньги у заводских ребят кончились быстро, и дальше было относительно спокойно.
Помню, мы с Лёней прореживали пшеницу. Её при этом поливают каким-то ядовитым составом против вредителей. Местные мужики от этой работы открещивались, боялись, что это скажется на их мужской силе. Мы с Лёней не отказались, и, кажется, не пострадали.
С программистом Сашей Сергеевым мы ездили в подмосковный совхоз недалеко от Бронниц. Как-то возвращаемся с поля. Я предлагаю: «Ну, что, Саша, может, в Бронницы съездим?» Он охотно соглашается: «Едем, что здесь-то торчать?» Поразмыслив, я говорю: «Да знаешь, Саша, неохота что-то ехать, устали!» Он отвечает: «Правильно! А что мотаться-то? Нас и отсюда никто не гонит!». И я вспомнил моего деда — старообрядца Акима Никитьевича (я писал о нём в первой книге моих воспоминаний). Как-то накосили мы с дедом сена, по лесным полянкам, тайком (как же — колхозная собственность! Буквально — собаки на сене!). А тут — затяжные дожди, и погибло наше сено. Чем же корову кормить? А дедушка говорит: «Ну, дак чо, Вова? Чо Бог делат, всё к лучшему!» И это вполне искренне. Пошли домой. Зовёт меня: «Давай-ко, милой сын, вон там, я знаю, земляничник есть, давай ягодками полакомимся!» И вот сейчас, в колхозе, глядя на своего коллегу Сашу, я подумал, что есть ещё в России люди с таким душевным складом, с мудрым отношением к жизни.