— Вы не подумайте, что я желаю ему смерти, однако факт есть факт, это позорнейший понтификат в истории нашей Церкви, и единственная услуга, которую он мог бы оказать ей, так это уйти на покой.
— На покой он не уйдет. И дело даже не в нем. Есть влиятельные силы, заинтересованные в том, чтобы понтификат, который вы назвали позорнейшим, продолжался как можно дольше.
— Знаю, знаю и должен вам сказать, что власти совершают непростительную ошибку, делая ставку на таких людей, как Пимен. Безусловно, их легче держать в руках, ими легче управлять. Но ведь положение в стране может измениться, выйти из-под контроля. Смогут ли тогда успокоить и повести за собой верующих архиереи и священники, скомпрометировавшие себя в их глазах? Они будут изгнаны из храмов и с епископских кафедр. Их место займут нетерпимые фанатики и демагоги. В Церкви и стране возникнет хаос. Вот что нам грозит. Митрополит Никодим это предвидел. Он хотел обновить, преобразовать Церковь в интересах самой Церкви и государства, но его не поняли. Его даже не попытались понять.
— Вы полагаете, — осторожно заметил я, — что Церковь можно преобразовать путем кадровых перестановок, осуществляемых сверху при содействии государства?
— Я понимаю, что вы хотите сказать: Церковь живет и преображается Духом Святым. В этом не может быть никаких сомнений. Но Церковь осуществляет свою спасительную миссию на этой грешной земле. И здесь нам приходится иметь дело не только со святыми избранниками Божиими, но и с такими людьми, как отец Иннокентий.
— Что же мешает вам, как правящему архиерею, освободиться от него?
— Это мой крест, отец Иоанн. Я виновен перед Богом и Церковью в том, что рукоположил его во диакона, а затем во иерея. Не сразу я распознал его, а когда распознал, было уже поздно. Он появился в кафедральном соборе лет семь назад. Прислуживал в алтаре, иподиаконствовал и, хотя не блистал умом и знаниями, был очень исполнителен. Быстро освоил церковную службу. Усердно молился. Одним словом, раб Божий. В храме возникла нужда в диаконе — он подал прошение о рукоположении. Каких-либо сомнений у меня не возникло: службу знает, усерден, скромен. Когда возник вопрос о рукоположении во священника, я уже заколебался — для того чтобы быть пастырем, нужно иметь иные качества, которых я у него не находил. Ситуация, однако, складывалась таким образом, что все предлагаемые мной кандидаты на вакантное место священника в кафедральном соборе отвергались уполномоченным. Кандидатура же отца Иннокентия прошла без звука. Тогда у меня впервые появилось подозрение, что он не так прост. Та же самая история повторилась при подборе кандидата на пост епархиального секретаря. Тут уж мне все стало ясно, но я оказался связанным по ногам и рукам. Мои попытки добиться его смещения ни к чему не привели. Нет никаких сомнений в том, что при постановке вопроса ребром — или-или — решение будет не в мою пользу. Передо мною встала мучительная проблема: имею ли я право уступать ему епархию? Поймите меня правильно. Я не хотел бы, конечно, перевода на другую кафедру и тем более удаления на покой. Дело, однако, в другом: имеем ли мы право уступать свое место таким людям, как отец Иннокентий? Думаю, что нет. И вот возникло чудовищное положение, когда я вынужден терпеть его присутствие рядом с собой, бессильный что-либо изменить. Скажу откровенно: у меня заранее портится настроение при мысли о необходимости ехать в епархиальное управление. Встреча с Иннокентием и даже простое упоминание о нем вызывают во мне отвращение... Как будто касаешься рукой чего-то скользкого, нечистого... Да простит меня Господь.
Гримаса брезгливости исказила лицо архиепископа.
— Я сделаю все возможное, — сказал он, — чтобы устранить его отсюда. Уверен, что и он не упустит своего шанса.
Все, что говорил архиепископ, мне было знакомо и понятно. Ситуация была патовая, тупиковая, типичная для нашей церковной жизни на всех ее этажах, где противостояние сторон парализовало всякую инициативу и волю к действию. Было ясно и другое: в этом противостоянии проявляла себя третья сторона, незримая и могущественная, к которой сходились все нити и которая была заинтересована в стагнации и параличе церковной жизни. Что же касается отца Иннокентия, то он был всего-навсего марионеткой, впрочем, так же, как и сам архиепископ. С этой точки зрения между ними не было большой разницы. Да, да, не было большой разницы между ограниченным карьеристом Иннокентием и образованным, умным, интеллигентным архиереем, который в нормальных условиях был бы хорошим, а может быть, даже очень хорошим епископом.