На Кавказе юношеская веселость уступила место у Лермонтова припадкам черной меланхолии, которая глубоко проникла в его мысли, и наложила особый отпечаток на его поэтические произведения. К 1838 году ему разрешено было вернуться в Петербург, а так как талант, а равно и ссылка, уже воздвигли ему пьедестал, то свет поспешил его хорошо принять. Несколько успехов у женщин, несколько салонных волокитств; (flirtations) вызвали против него вражду мужчин, спор о смерти Пушкина был причиной столкновении между ним и г. де-Барант, сыном французского посланника[218]: последствием спора была дуэль, и в очень короткое время вторая, между русским и французом; из-за болтовни некоторых женщин о поединке узнали до его совершения; чтобы покончить эту интернациональную распрю, Лермонтов был вторично сослан на Кавказ.
Ко времени второго пребывания поэта в этой стране войны и величественной природы относятся лучшие и самые зрелые его произведения. Поразительным скачком, он вдруг самого себя превосходит и его дивные стихи, его великие и глубокие мысли 1840 года как будто не принадлежат молодому человеку, пробовавшему свои силы в предшествовавшем году; тут уже находишь более правды и добросовестности в отношении к самому себе; он с собою более ознакомился и себя лучше понимает; маленькое тщеславие исчезает, и если он сожалеет о свете, то только в смысле воспоминаний об оставленных там привязанностях.
В начале 1841 года, его бабушка, Е. А. Арсеньева, выхлопотала ему разрешение приехать в Петербург, для свидания с нею и получения последнего благословения; года и слабость понуждали ее спешить возложить руки на главу любимого детища. Лермонтов прибыл в Петербург 7 или 8 февраля, и по горькой насмешке судьбы г-жа Арсеньева, проживавшая в отдаленной губернии, не могла с ним съехаться, из-за дурного состояния дорог, происшедшего от преждевременной распутицы.
Именно в это то время, я познакомилась лично с Лермонтовым, и двух дней было довольно, чтобы связать нас дружбой[219].
Принадлежа к одному и тому же кругу, мы постоянно встречались и утром и вечером; что нас окончательно сблизило — это мой рассказ об известных мне его юношеских проказах; мы вместе вдоволь над ними посмеялись, и таким образом вдруг сошлись, как будто были знакомы с самого того времени. Три месяца, проведенные тогда Лермонтовым в столице, были, как я полагаю, самые счастливые и самые блестящие в его жизни. Отлично принятый в свете, любимый и балованный в кругу близких, он утром сочинял какие нибудь прелестные стихи и приводил к нам читать их вечером. Веселое расположение духа проснулось и нем опять в этой дружественной обстановке, он придумывал какую-нибудь шутку или шалость, и мы проводили целые часы в веселом смехе, благодаря его неисчерпаемой веселости.
Однажды он объявил, что прочитает нам новый роман, под заглавием: «Штос», при чем он рассчитал, что ему понадобится, по крайней мере, четыре часа для его прочтения. Он потребовал, чтобы собрались вечером рано, и чтобы двери были заперты для посторонних. Все его желания были исполнены и избранники сошлись числом около тридцати; наконец Лермонтов входит с огромной тетрадью под мышкой, принесли лампу, двери заперли, и затем начинается чтение; спустя четверть часа оно было окончено. Неисправимый шутник заманил нас первой главой какой то ужасной истории, начатой им только накануне; написано было около двадцати страниц, а остальное в тетради — была белая бумага. Роман на этом остановился, и никогда не был окончен[220].
Отпуск его приходил к концу, а бабушка не ехала. Стали просить об отсрочках, в которых было сначала отказано; их взяли потом штурмом, благодаря высоким протекциям[221]. Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия.
Наконец, около конца апреля или начала мая, мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути[222]. Я из последних пожала ему руку. — Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже погиб насильственной смертью в последнюю войну[223]. Во время всего ужина и на прощаньи, Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать, старалась смеяться над его, казавшимися пустыми, предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце. Через два месяца они осуществились, и пистолетный выстрел, во второй раз, похитил у России драгоценную жизнь, составлявшую национальную гордость. Но что было всего ужаснее, в этот раз, удар последовал от дружеской руки.
218
Столкновение произошло не в результате «спора о смерти Пушкина», а из-за нескольких колких слов о де-Баранте, сказанных Лермонтовым красавице княгине М. А. Щербатовой. Дуэль произошла 18 февраля 1840 года, Лермонтов был легко ранен, после чего соперники примирились. Однако, некоторые сплетни, вызнанные характером официальных показаний поэта о поединке, едва не привели его к второй дуэли с де-Барантом. Новое объяснение бывших дуэлянтов закончилось благополучно, но, как передает А. П. Шан-Гирей, «мать Баранта пожаловалась командиру гвардейского корпуса, что Лермонтов, будучи под арестом, приглашал ее сына к себе и снова вызывал на дуэль». Дело осложнилось и после длительного военно-судного разбирательства привело Лермонтова 13 апреля 1840 г. к второй ссылке на Кавказ, в полки действующей армии. См. документы военно-судного дела о первой дуэли Лермонтова, опубликованные в книге Любавского «Русские уголовные процессы». СПБ, 1886 г. и сводку мемуарных данных об этом эпизоде, сделанную в главе XVI-ой книги П. А. Висковатого «М. Ю. Лермонтов», М. 1891 г.
220
Печатается в «полных собраниях сочинений» Лермонтова под названием «Отрывок из начатой повести» («У граф. В.*** был музыкальный вечер»).
221
«Мы все, и особенно я, — рассказывала А. О. Смирнова П. А. Висковатову, — наперерыв приставали к вел. князю Михаилу Павловичу, прося за Лермонтова, и он при большом расположении своем к Е. А. Арсеньевой сдался. Я ему все говорила, что хороший сын матери не может быть дурным сыном отечества, а Лермонтов для бабушки больше, чем сын» (П. А. Висковатов «М. Ю. Лермонтов», М. 1891, стр. 375).
222
Из Петербурга Лермонтов выехал 2 мая 1841 г. Сохранился сборник стихотворений граф. Е. П. Ростопчиной, подаренный ею 20 апреля Лермонтову, с надписью «В знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому». (Полн. собр. соч. М. Ю. Лермонтова, т. V, СПБ, 1913 г., стр. 21).
223
Речь идет об Андрее Николаевиче Карамзине, старшем сыне историографа (род. в 1814 г., убит в 1854 г.).