Полагают, что я должна непременно в этом году выйти замуж, так как, когда я вошла в церковь, то меня приняли за новобрачную и певчие грянули хором «Гряди, гряди во храм»[156]. Какое суеверие! Смерть — вот мое будущее! Я лелею эту мысль, как нежный цветок. Чудная мечта! О, если бы увидеть тебя скоро осуществленной!
29-е [мая].
Вчера я была на, что называется в Москве, блестящем бале, но что было бы только бесцветным вечером в Петербурге. Мне казалось таким нелепым видеть беззубых маменек 50-ти лет, изысканно одетых и вдобавок с короткими рукавами, — какая большая разница между туалетом и манерами этих дам и петербургскими. Барышни более, чем оживленны и разговорчивы с молодыми людьми, они фамильярны, они — их подруги. Ко мне они отнеслись очень хорошо и вообще они очень скоры на знакомства. Я еще не знаю по глупости или из любопытства, или даже по сердечной доброте они так благожелательны к чужой.
Они кажутся очень дружными между собой; с тех пор как я здесь, я еще не слышала ни у одной из этих красавиц обращения вы, всегда ты, что придает их манере выражаться резкий и дерзкий тон. Слова Madame, Mademoiselle, Monsieur, также изгнаны из их словаря; здесь довольствуются тем, что называют по имени, по фамилии или прозвищем — не могу сказать, до какой степени это режет мне уши, привыкшие к вежливости и хорошим манерам петербургского общества.
Их разговор оживлен лишь воспоминаниями:
— Дорогая! — говорит одна, — помнишь ли ты тот вечер, когда один гвардейский офицер, который был в отпуске, танцовал только со мной, — где то он теперь!
— Ах нет, дорогая, как ты хочешь, чтобы я его помнила, когда такой то кирасир меня занимал исключительно, что-то он делает теперь!
Вот припев всех этих дам. И каждый кавалер, который лишь на короткий срок появился в Москве и который открыл рот, только чтобы произнести «здравствуйте» и «прощайте», может быть уверен, что он оставил по себе воспоминания и пищу для ума и сердца этих сиятельных затворниц по крайней мере на десять лет.
Вдобавок они так откровенны, что я, которая приехала лишь накануне, я уже в курсе всех их маленьких секретов.
Туалеты здесь поразительной пестроты, — волос на голове не видно из за целых цветочных кустов, феропьеры заменены цепочками и жемчугами, которые совершенно закрывают лоб, корсажи en pointe и этот последний украшен бронзой, драгоценными камнями, жемчугами, а на конце — большая золотая кисть (houpe) — даже чепчики вместо лент украшены тоже жемчугами. В Петербурге меня приняли бы за лгунью, если бы я попробовала описать подобный наряд.
Одной рукой обмахиваются веером, огромный букет в другой заканчивает бальный туалет. Кузина, говорили, была одета лучше других: на ней было платье желтого крепа, все украшенное кусочками черных и белых лент, с золотым рисунком, идущим зигзагом по талии и юбке, на подоле — развевающиеся ленты, рукава украшены кокардами из тех же лент — на голове у нее была корона из перьев, перевитых золотом — в подражание дикарям! Трудно поверить, что за вкус у москвичей.
Кузина была так добра, что раздобыла мне кавалеров, но, несмотря на это, я не могла не скучать, тем более, что я не люблю, чтобы со мной танцовали по приказанию — поэтому я вернулась домой раньше двух часов.
Мне сказали, что я не видела жемчужины москвичек, m-lle Кинд[яковой][157]: признаюсь, я предубеждена против нее, она и ее близкие выдумывают ужасным образом. Как только кто-нибудь из наших кавалеров появляется в их доме, они торопятся распространить слух, что это отвергнутый жених — а эти господа в действительности только смеются над ней, несмотря на ее богатство, несомненно преувеличенное и умноженное отзывами ее близких.
1-е июня.
Моя милая Сашенька, единственная из за которой меня тянуло в Москву, далеко от меня — я даже не знаю точно, когда я ее опять увижу. Тетка Прасковья говорит: «Она возвратится на днях. — Ну, через неделю или две, может быть через месяц; это, говорит, все будет на днях.» — Ах, не так считаю я, заглядывая в свое сердце, — и в этом случае я хотела бы, чтобы «на днях» было самое большее послезавтра.
Родные обращаются со мной споено, — не повторяют злых выдумок о Г[оловине] и о других невинных лицах. Лишь бы не мучили меня за то, что я отказала богатому и глупому N…. я терпеливо перенесу все. Я уже не буду больше так глупа, чтобы плакать из за их несправедливости. Они сделали все, чтобы ожесточить мое сердце по отношению к ним, и право, все, что приходит ко мне от них, лишь очень мало меня трогает; — мне пришлось достаточно убедиться в том, что они делают добро напоказ, что они мучают единственно для собственного удовольствия. Это относится только к обеим теткам. Дядя П[ьер] добр ко мне; правда, что он не становится на мою сторону, но по крайней мере он не поддерживает прочих; — Андр[ей][158] слишком ограничен, чтобы иметь твердое мнение, деньги его единственный кумир, он хочет, чтобы я вышла замуж за богача, чтобы иметь удовольствие брать у него взаймы, словом — это машина, которую каждый может завести по желанию, по крайней мере на время.
157
Екатерина Петровпа Киндякова, дочь ген.-майора, вышедшая в 1831 г. замуж за известного приятеля Пушкина, Александра Николаевича Раевского, вдохновителя его стихотворений «Демон» и «Коварность». О ней см. справку В. Л. Модзалевского к «Дневнику» Пушкина», Пгр. 1923, стр. 209 сл. и письмо А. Я. Булгакова в «Русск. Арх.» 1903, I, стр. 597.