18-е июня.
Еще раз у нас было свидание у обедни. Возвратившись домой, мы застали посланного от некоего полковника Карлгофа[169], который просил моего дядю поговорить в его пользу с Сашенькой и спросить ее, может ли он иметь смелость искать ее руки. Но вот игра случая — судьба объединила трех соперников: Карлгоф поручил Алексееву[170], но этот в качестве отвергнутого в свое время претендента [Сашеньки], не смея явиться к г-же Верещагиной, обратился с просьбой к дяде Пьеру заменить его. Я не мало смеялась над этим триумвиратом.
Итак, мы отправились утром к Сашеньке, которая с самого начала разговора умоляла мать не поощрять ухаживания полковника и уверяла, что она не хочет никогда выходить замуж. Мой бедный дядя был совсем расстроен, выходя из этого дома, где он только что услыхал свой приговор. Он неотступно просил меня поговорить еще раз с моей подругой о нем. — У меня, право, будет больше сил для этого, когда он уедет и я ему так и напишу. Он уезжает сегодня.
Сашенька хотела придти меня повидать после обеда, и я ожидаю ее с нетерпением, которое лишает меня возможности заниматься.
19-е июня.
Мой добрый дядя уже уехал. Бедный Митя плакал так, что сердце разрывалось, — это мальчик ветреный, но с превосходными задатками.
С тех пор, как мы в Москве, сестра не удостаивает говорить со мной. Что касается меня, то я непрестанно задаю ей кучу вопросов. Иногда, забывшись, она мне отвечает довольно приветливо, но после она как будто раскаивается в этом, принимает снова свой холодный, церемонный вид, и отвечает мне только такой фразой: «Не умею вам сказать, m-lle».
И этим ограничиваются все наши разговоры. А нас лишь две на свете.
Она меня ненавидит. Она меня ненавидит за то, что я была любимицей отца. — Бог и добрые люди мне свидетели, что вместо того, чтобы пользоваться этим предпочтением, я делала всевозможное, чтобы ее любили; я оправдывала ее, насколько могла, и никогда не жаловалась на те потоки слез, которые заставляло меня проливать ее отвращение ко мне. Она меня ненавидит за то, что я не такал фальшивая, как она; она меня ненавидит за то, что даже тетки находят, что у меня характер лучше, чем у нее. Наконец, — за то, что я любима дядями, что у меня есть истинные друзья, и что я хорошо принята в свете, и что ее надутый вид, ее дерзкие манеры, ее нахмуренное лицо не привлекает, а отталкивает всех.
Она так клевещет на меня перед родными, что добилась только прозвища лгуньи, — и говорила перед ними всеми, что не способна меня любить, и не может мне простить, что я хочу казаться лучшей, чем она. Было решено единодушно, что виновная должна быть отправлена к дедушке, как неудобная личность, не умеющая жить в согласии. — Она выслушала этот приговор с невыносимым хладнокровием, и заявила, что она в восторге от спокойного будущего, так как будет далеко от меня. — О, боже, сколько яду, сколько злости может заключаться в таком юном сердце!
Как можно обвинять меня в рассеянном образе жизни и в готовности бежать как можно чаще из нашего собственного дома, чтобы только избегнуть всех неприятностей, которые мне в нем приходятся на долю. Сашенька обещала мне приходить ко мне чаще, так как дядя уже уехал и она уже не будет чувствовать себя такой стесненной.
Мы отправляемся вместе на пикник, и я тороплюсь приняться за свой туалет.
20-е [июня].
Вот что называется восхитительная прогулка.
Я была в восторге и от местности, и от участвующих — что со мною случается редко. Сегодня, признаюсь, мое суждение было пристрастным — я была в хорошем настроении, я была с Сашенькой, и вот что сделало меня столь снисходительной относительно прочих…
Г-н Л[опухин] такой рассудительный, такой большой враг экзальтированности, что я покраснела в глубине души за то, что должна была показаться ему слишком романтической, слишком энтузиасткой. Но, право, это было сильнее меня — я не могла сохранить обычного спокойствия, говоря о Ламартине. Он казался удивленным, слушая, с каким я говорю жаром и словоохотливостью. — «Как вы экзальтированы», сказал он, вздыхая. — «Вы, по-видимому, любили». Я покраснела, смутилась и была молчалива в течение некоторого времени.
Маска холодности, зачем ты меня покинула!
169
Полковник л. гв. Московского полка Вильгельм Иванович Карлгоф, поэт, сотрудник «Лит. прибавл. к Русскому Инвалиду», «Библиотеки дли Чтения», «Северной Минервы», «Невского Альманаха» и др. О его танцовальных вечерах см. Бурнашев, «Русск. Архив» 1872, стр. 1810; о его литерат. обедах П. А. Плетнев, Соч. II, стр. 94 и сл., К. А. Полевой, «Записки», И. С. Тургенев, «Вечер у Плетнева».