Кирюша зашел. А возле вахты уже толпились шесть человек махноты. На всякий случай у меня за пазухой была швайка. Кирюша получил посылку, и мы направились в барак. Махнота нас не тронула, только проводила злобным взглядом.
По весне меня на год посадили в камеру на спецрежим. Получилось так. Наша бригада строила на берегу новый причал, забивали сваи. В это время по морю со стороны Магадана шла «шуга», плыли громадные льдины размером с двухэтажный дом. У старого причала стоял сухогруз «Красноярск», готовился к приемке груза. Показалась колонна машин, груженных женщинами, было очень много конвоя. Женщины были в основном «я изменила Родине», которые жили с немцами или работали у них. Их в трюмах должны были отправлять в Магадан. Когда началась погрузка, женщины стали кричать: «Мальчики, до свиданья! До свиданья, мальчики!» Шум, гам на причале, конвой с собаками и пулеметами бегает взад-вперед.
Ко мне подошли двое зеков, один говорит:
— Дим Димыч, надо дать «отвод» ментам, сделай на барже цыганочку.
У причала стояла полузатопленная баржа. Принесли баян, я выскочил на палубу и стал плясать. Бабы орать стали еще громче. Двое зеков с баржи пошли в море, стали прыгать с льдины на льдину. Кто-то из конвоя заметил, крикнул: «Ложись» — и дал очередь из автомата. Зеки побежали. Теперь и другие конвоиры стали палить в побегушников из автоматов и пулеметов, а те уходили все дальше и дальше. Один зек, взмахнув руками, упал; другой, видимо, спрятался за льдину. Когда осколки и пыль ото льда улеглись, на горизонте уже никого не было. Стрельбу прекратили и опять начали погрузку женщин в трюмы. Потом пароход дал прощальный гудок и отчалил от причала, нас сняли с работы и повели в зону. Выстроили возле бараков, и «хозяин» (начальник) лагеря объявил:
— Кто способствовал побегу, будут строго наказаны.
Меня и еще нескольких человек посадили в камеру на спецрежим. Здесь сидела вся «отрицаловка». Дают полгода, год или до конца срока. Попавшие на спецрежим уже считаются особо опасными рецидивистами. Мне дали год. Так в возрасте пятнадцати лет я стал особо опасным рецидивистом. Мечтал стать пятнадцатилетним капитаном, а стал пятнадцатилетним рецидивистом. Вот как может судьба играть человеком.
Став взрослым, я часто задумывался над словами «особо опасный» и пришел к выводу: это не что иное, как своеобразная награда Родины, почетное звание за особые заслуги перед ней. Есть же на свободе почетные звания: «Заслуженный изобретатель», «Заслуженный учитель», «Заслуженный деятель науки и искусства». Про нас как-то неловко было бы говорить «Заслуженный бандит», «Заслуженный деятель воровских наук». А понятие «особо опасный», да еще и «рецидивист» объединяет заслуженных людей нашего преступного мира. Услышав о ком-либо, что он — особо опасный рецидивист, сразу подумаешь: «Этот человек не халам-балам», и на него начинаешь смотреть уже по-иному.
На спецрежиме пайка урезана. В сутки дают четыреста граммов хлеба и баланду. Но с зоны из общака в БУР идет постоянно «подогрев»: еда, чай, морфий, анаша, «колеса» — барбамил, кодеин. Володя Нос посылал мне все, что надо. Передавал через шныря (дневального) БУРа или через раздатчика баланды.
По зоне прошел слух: в Ванино этапом идет Пивовар. Это был период «сучьих» войн. Сам Пивовар раньше был вором в законе, имел свою банду. Потом его сломали, он отказался от воровских законов, дал подписку на сотрудничество с ментами и пообещал, что он сломает не одного вора.
Управление тюрем и лагерей выделило в его распоряжение десять человек. Они ездили по воровским зонам, где правят бал воры. Ночью их кидают в зону, они врываются в барак, и начинается резня. К утру все готово. Утром Пивовар выходит на середину зоны и говорит:
— Мужики, слушайте меня. Вас мы не трогаем, только воров. Зона мужицкая, а если есть придерживающиеся воровских законов, то уходите из зоны.
Некоторые уходили: сначала в изолятор, потом на этап. Так многих воров Пивовар сломал. Эти слухи стали доходить до наших воров. Был сходняк, и приняли решение зарезать Пивовара. Воры стали готовиться к встрече: точили швайки, финки, «шестеркам» дали задание дежурить круглые сутки, и не дай Бог, если кто проспит.
В камере БУРа, где я сидел, было человек сорок, нары двухъярусные. Летом в камере невозможно сидеть: жара, духота, море клопов. Стены камеры красные от кровавых разводов; это зеки лупят клопов, да и развлечение все какое-то. Обычное занятие зеков: кто клопов бьет, вшей давит, кто в карты играет, кто поет. В тот вечер я сидел, играл на гитаре и пел. Открылась дверь камеры, и завалил Пивовар со своей кодлой. У нас в камере был один вор в законе по кличке Огонек, мужчина среднего роста, русский, но лицо темное и похож на кавказца.