- Димитриус говорит, что Каралис - это вроде народных мстителей... продолжала щебетать Катька. - Еще он говорит, что греческая интеллигенция часто эммигрировала от турецкого нашествия, которое убивало интеллигентов, и у него есть карты, как греки разъезжались по всему миру, и в Прибалтику тоже. Когда ты придешь в нему домой, он покажет. Одна из ветвей их большой семьи эммигрировала в православную Россию, но точные данные хранятся либо у него дома или у отца в Греции. Он приглашает тебя завтра в гости. Жена приготовит греческий обед. Дача у них в двух километрах от дома. Поедем? Катька, придав лицу светское выражение, взглянула на меня. - Я думаю, мы просто обязаны съездить!..
Сонная улица. Манекены болтают в витрине ногами. В гостинице даже комаров нет.
- Во сколько?
- Завтра в пять. Сначала он завезет нас на дачу - покажет свой садик. Он выращивает цветы и овощи. Это его хобби.
Да, наверное, я все-таки грек. Я на даче тоже развожу цветы и выращиваю овощи - салаты, редиску, укроп, петрушку там разную... А когда несколько лет назад мне нужно было отдать приличную сумму долга, я устроил теплицы и промышленным способом выращивал рассаду на продажу. Бились вместе с женой и отдали.
Но жена на гречанку не тянет. У них свой семейный клан. Тесть у них древом заведует. Когда я рассказал про визит родственницы с литовским корнями, он мою ветвь дерева подсадил к своей и нарисовал наш совместный с женой плод - сына Максима. Приеду - тестя с тещей обрадую. Дочка за греческого разбойника замуж вышла! Ветвь греческих Родин Гудов! Пусть боятся нас с сыном.
Вот почему меня иногда подмывает в морду дать. Я, оказывается, справедливый древний грек!
Но откуда взялась робингудско-королевская фамилия у нашей бедной семьи - следует разобраться.
Катька с Димитриусом уже о чем-то своем толкуют, похоже, она ему автобиографию пунктирно излагает. Слышу знакомые слова: Таллинн, Эсти.... Димитриус кивает, улыбается. Заметил мой осмысленный взгляд, подмигнул. Катька перестала щебетать, смотрит на меня ожидающе.
- А что если нам, Димитриус, организовать Транснациональный Конгресс Каралисов? - говорю я на своем кандалакшском диалекте английского, - Кинуть клич по всему миру и собрать всех однофамильцев в Петербурге? Например, в Таврическом дворце! Свезем всех однофамильцев и посмотрим друг на друга: кто литовец или латыш, кто грек...
- Это очень дорого, - смеется Димитриус. - Надо быть миллионером!
- Ерунда! Не на те казак пьет, что есть, а на те, что будут. Катя, переведи, пожалуйста. Примем Хартию Каралисов ко всем землянам... Воззвание за мир и дружбу между народами, учредим орден - в смысле медаль. Изберем главного Каралиса...
Димитриус с улыбкой кивает, одобряя мой треп, и поднимает указательный палец:
- О, это очень, очень, очень дорого! У меня нет таких денег. Я простой электрик... Бригадир электриков... В Греции я был учителем физики в университете...
- А отец? - я имел в виду его профессию.
- О-о, у него тоже нет денег, - уверил Димитриус - Он пенсионер. Заведовал кафедрой истории... Хунта отправила его в отставку. Деньги есть у остальных членов семьи - промышленников и банкиров, но я презираю большие деньги...
- Можно сказать, что ваша семья - миллионеры? - уточняет Катька.
- О, да, они очень богатые. Но я никогда не пойду просить у них.
- Зачем просить, - продолжаю трепаться я. - Сами предложат, когда увидят размах нашей идеи: Каралисы всех стран, соединяйтесь!
Димитриус улыбается и уходит от темы - говорит, что физика лучше истории с точки зрения поиска работы. Физика при всех властях - физика. Тем более - электричество. Электрический ток одинаково бьет и полковников, и простых шведов. Рискованная профессия.
- Катя, скажи Димитриусу, что я - электрик четвертого разряда. Я знаю, что с электричеством надо на вы.
Димитриус радостно протягивает мне руку: коллега!
- Еще я работал на подводных лодках - радиомонтажником, - хвастаюсь я. - И однажды упал в студеные воды Баренцева моря. Зимой. В полушубке и унтах. Мы стояли у причала на окраине Мурманска - в Росте. Температура воды плюс пять градусов. - Это я рассказываю на своем английском. Катька лишь изредка помогает. Она не знает, что такое унты и как перевести это слово на шведский.
- Тяжелые кожаные сапоги на собачьем или оленьем меху... Лучшая обувь для утопленника после водолазных ботинок.
Димитриус понимающе кивает. Трагедия! Мог пойти ко дну! А Мурманск это где?
- Рядом с Северным полюсом! - небрежно уточняю я, чтобы не запутывать грека в географии.
... Лодки были дизельная, четырехконтейнерная, с крылатыми ракетами горьковского завода Красное Сормово, 1962 года постройки. Мы модернизировали систему наведения ракет - меняли прибор Тройку, а большевики модернизировали гидравлику наводящей антены. Эта антена прячется в носовой части рубки. Когда лодка готовится к стрельбам, нос рубки разворачивается на сто восемьдесят градусов, и в нем обнаруживается вогнутое зеркало антены - из нержавеющих трубок. Эта антена и наводит ракету на цель. Большевик Косорыгин (он смеялся, что его фамилия почти что Косыгин, только две буквы лишние) стоял на палубе в наушниках и по проводной связи с командным пунктом отслеживал углы поворота зеркала. Антена эта, как вогнутая ладошка, крутилась и наклонялась в разные стороны: то в небо глянет, то резко в горизонт нацелится, влево-вправо метнется. Быстрая штука. Мне было интересно, и я торчал на палубе, покуривая - первый месяц только курить начал, почувствовал себя взрослым.
Боря Косорыгин зашел за рубку, и антена замерла. Все, думаю, испытания закончились. Выждал минуту - пошел вдоль мористого борта, там, где леерных ограждений нет.
Тут меня цепнуло чем-то острым за край тулупа, я взмахнул руками и молча съехал по борту лодки в дымящую воду Кольского залива. Испугаться не успел. Обожгло кипятком.
Просторный тулуп раскрылся парашютом и не дал уйти глубоко. Но соленой воды я хлебнул. Унты на собачьем меху наполнялись водой и гирями тянули вниз. Вода из кипятка мгновенно стала ледяной. Борт лодки скользкий и покатый - покрыт специальной резиной для поглащения радиоволн - не зацепишься. Клюзы - ниже уровня воды, я их нащупал, но они мне не помогут.
Я заорал. Лодка - вторая от причала. Мне девятнадцать лет. На берегу в дощатой будке мерзнет сверстник-матрос с автоматом. На рейде залива, метрах в ста - плавбаза Лиепсе - в огоньках сквозь изморозь и водяной пар. Оттуда по внешней трансляции лупит музыка - Муслим Магамаев поет про лето, которое бродит по переулкам, и солнце, которое льется прямо с крыш. Кричи - не докричишься.
И вдруг музыку вырубили. Кто-то на небесах позаботился, чтобы меня услышали. Спасло и мое обещание угостить раздолбая Борю сигаретами из новой пачки болгарского Слънце. Боря пошел меня искать, и услышал в тишине над рейдом мой булькающий крик.
Мат-перемат, топот, беготня. Каната не нашлось, мне бросили металлический трос толщиной в палец. В руках не удержать - скользит, колет ладони, я пытаюсь засунуть его подмышку - они тянут. Пару раз ушел с головой под воду, но трос не выпускаю. Мотнул разок вокруг локтя - тяните!, хриплю. А им не вытянуть - палуба скользкая, я намок, тяжелый. Моряков нет одни ремонтники. Большевики с завода Большевик, наши с Равенства. Тянут меня, как дохлого кита по слипу, слышу - сзади вода журчит - с меня стекает. И холод к сердцу поступает - не образно говоря, а впрямую.
Меня втянули, оторвав воротник казенного тулупа. И тут свалился за борт Боря Косорыгин. Сто килограммов живого веса фыркало и материлось за бортом лодки. Меня это уже не касалось: подоспела команда, заблестели ножи, вспарывающие мокрую кожу унтов, запрыгали по палубе пуговицы, и я, неприлично журча струями, спустился через главный люк в лодку. Сняли панцирь каменеющей одежды, растерли спиртом, дали водки. Койка. Одеяло. Заснул.