На обратном пути я посетил Тарквинию с ее музеем этрусского искусства, расположившимся в ренессансном Palazzo Vitelleschi, и близлежащий этрусский некрополь — с гробницами, украшенными росписями; некоторые из них удивляют не только своей красотой, но и неожиданной для подземного склепа жизнерадостностью. Не пропустил и некоторые другие города и, в частности, заехал в Виченцу, чтобы составить представление о том, насколько архитектурный классицизм Петербурга предвосхищен работами Палладио. Сквозь узкие улочки Орвьето небо Италии единственный раз предстало мне своей неизъяснимой синевой.
Мне осталось сказать об итальянцах как об участниках дорожного движения. Они не так плохи, как вы, возможно, подумали.
В том, что происходит на автострадах, я не заметил особенностей. Некоторые особенности в движении на дорогах следующего уровня обусловлены действиями дорожных служб. Они увлекаются неоправданными ограничениями скорости, и многие водители в ответ несутся сломя голову.
Фокусы начинаются на второстепенных дорогах Италии, особенно на юге. Наибольшей бдительности требуют машины, в которых вы видите сидящих на заднем сиденье детей. Если на переднем сиденье муж и жена, то перед вами разыгрывается сцена из итальянской комедии — они, конечно, отчаянно спорят друг с другом. Не расслабляйтесь, если глава семейства отсутствуют и машиной управляет родительница. Каждый ее маневр — темпераментное восклицание: «Разве вы не видите — я с детьми?!» А больше всего мне понравилось ехать за влюбленной парочкой. Он был в машине, она на мотоцикле — они держались за руки!
Есть и еще одна, последняя в списке моих наблюдений, особенность. Итальянцы вылетают к главной дороге наподобие того, как знакомятся собаки в Америке, которые устремляются в сторону нового знакомца или знакомки с такой энергией и решительностью, что, того и гляди, собьют с ног, но в последний момент внезапно застывают как вкопанные и вместо вульгарного обнюхивания свидетельствуют почтение, соблюдая дистанцию.
А как знакомятся собаки в Америке, я очень хорошо знаю потому, что однажды летал за океан вместе со своей гладкошерстной таксой, и мы восемь месяцев прожили в столице Северо-Американских Штатов. Понятно, я часто наблюдал собак, хотя не помню, в какой мере моя воспитанница усвоила новые манеры. Вообще, она получила изрядное образование (мы готовили ее в делегаты партконференции) и особенно хорошо была знакома с баснями Крылова («Да чем же ты, Жужу, в случай такой попал?»). Практическая сметка у нее была прирожденной, и мы думали, что ей подойдет заведовать мясным отделом в каком-нибудь солидном магазине. Из наших планов ничего не вышло: партия утратила руководящую роль, а мясные отделы закрылись еще раньше. Но вот в Америке она побывала. Перелет она перенесла хорошо. Я с благодарностью вспоминаю стюардесс Аэрофлота, которые не только пропустили ее в салон, но и попросили соседа освободить место для собаки. Ей было все странно на новом континенте. Запахи в Центральном парке Нью-Йорка (первое место на американской земле, где ее выпустили наконец из клетки) привели ее в растерянность и смятение. Когда ее возили в автомобиле, она всегда смотрела в окошко. Конечно, она быстро освоилась, благо мы жили рядом с огромным парком. Она удирала, я ее подолгу искал, и бывало, находил не в парке, а у входа в библиотеку Центра древнегреческих исследований, куда, как она знала, я исчезал каждое утро. Я до сих пор провожаю взглядом всех такс, особенно гладкошерстных.
Удивительно приятно возвращаться в Германию. Дорожная разметка и указатели становятся аккуратней и четче. Знаки, ограничивающие скорость, начинают восприниматься как полезное предупреждение. Вы оказываетесь в стране, которая хочет и умеет заботиться о человеке, и чувствуете себя в надежных руках. О немцах мне никогда не приходилось думать, что они странные люди. Приходилось разве что удивляться их готовности прийти на помощь, если у вас что-то стряслось с велосипедом или машиной.
В Германии городов — как грибов, и каждый из них справный. Все дома выглядят новенькими, даже если построены в пятнадцатом веке. Удивительно прилична застройка и последних десятилетий, тоскливое безобразие — большая редкость. Помойки обсажены розовыми кустами. На окнах и балконах изобилие цветов, и ничего, кроме цветов. Разноцветные маркизы на лоджиях придают антуражу беззаботность юга. И все эти города-грибы вырастают не посреди свалки, а на краю поля или леса.
Красоту и прелесть немецкого города, как правило, создает его средневековая часть; барокко и классицизм обыкновенно представлены лишь вкраплениями, нарядные кварталы, выстроенные в конце девятнадцатого и начале следующего столетия, мало где уцелели.