— Можно и мне с вами?
— Разумеется!
Это был сотник Мамуков из штаба Топоркова с пятью казаками.
— Экая досада! — говорил он, — Не успел захватить френча… Оставил его на стуле — а во френче восемь тысяч целковых!
Чудак забыл кое-что поважнее: красные захватили его жену, работавшую в летучке.
— А меня генерал Врангель послал «прикрывать его отступление» с десятью казаками. А сам полетел к войскам! Так уж разрешите, я к вам, — обращается ко мне неизвестно откуда взявшийся Гриневич, как всегда, беззаботный и жизнерадостный.
— Очень рад! Вот уже у нас целый взвод.
Обозы вышли уже из-под ружейного огня и длинной лентой отходят на Кугульту, где мы ночевали накануне. Красные выпустили было по ним пару снарядов, но когда заметили, что мы развернули цепь спешенных казаков, перенесли огонь на нас. Обозные повеселели, стали гоняться за зайцами…
— Ого, да они совсем здесь слабо держатся, — замечает Гриневич.
— Взгляните-ка в бинокль, они гонят повозки в тыл… одна, другая, третья… А ну-ка, зададим им страху параллельным преследованием!
— Валяйте! Казаки, на коня! Направо, марш! Гриневич, вы в голове, покажите им скрытый путь, вы, Мамуков, — в хвосте, а я со своими — в центре.
По пути я опросил каждого, есть ли у них оружие. У кого не было, я поделился с ними своими «газырями». Последний был офицер.
— Оружие? У меня и руки-то нету, — отвечал он. — Я так, для счету! Гриневич пошел скрытой балкой, окаймлявшей селение справа.
При самом выходе он захватил красного офицера и отобрал у него коня и полевую сумку. Когда хвост миновал околицу, раздалась команда: «Налево марш, шашки вон!»
Перед нами открылась вся панорама. Справа, во всем величии, — вечные снега двуглавого Эльбруса, казавшегося розовым под первыми лучами восходящего солнца. Впереди — все плато, еще подернутое сумраком. По дороге, уходившей вдоль высот, которые тянулись за второй, параллельной балкой, виднелась вся неприятельская колонна и ряд повозок.
— А где же генерал? — слышится за мной торопливый голос.
— Нешто не видишь? — отвечает другой. — Впереди всех, в белой папахе и башлыке!
— Вперед, казаки! Все ваше, ура! — Кругом, справа, слева, все загремело выстрелами. Казаки привыкли стрелять с коня…
Мой конь вынесся далеко вперед. Пришлось его сдерживать. Повозки катятся во всю прыть, открыв пехоту, ощетинившуюся пулеметами, которые обдают нас ураганом огня, но, по счастью, пули летят через головы. Лишь один казак свалился, его лошадь продолжает скакать с другими. Но идти с фронта на пехоту — безумие.
— Стой, слезай! К пешему бою! — командую я. — Коноводам взять коней!
Вторая балка послужила для нас спасением. Редкая цепь спешилась вдоль гребня и не несет потерь.
Но справа показались шедшие во главе эскадрона. Они брали нас во фланг. Пришлось отскочить.
— По коням, садись! Налево кругом, рысью!
Как только вышли из-под удара, повернули еще и еще… Так ласточки, гоняясь за коршуном, не дают ему покоя… Но вот справа показалась какая-то колонна — сотня с пулеметами. Оказалось — наши пополнения. Но — поздно! Противник уже далеко. Но главное было спасено: брошенное радио отбито, обозы (кроме 35 повозок) ушли спокойно… Завладев местечком, красные начали было рубить раненых — как раз в эту минуту появились мы, как впоследствии рассказывал один из моих офицеров-артиллеристов в Екатеринодаре.
— Я только что получил этот удар по голове, — прибавил он, — как раздался крик: «Казаки!» — и все бросились наутек.
Остановившись «на костях», я сразу же послал донесение Врангелю, а затем вызвал Панафидина и Беслана.
— Скачите во всю прыть в Ставрополь, — сказал я «мичману», — уведомьте баронессу Врангель, что ее муж цел и невредим, а Беслан с первым поездом пусть едет в Екатеринодар к моей жене. До поезда зайдите в лучшую кофейню (вот вам деньги) и опровергайте там слухи о нашей гибели, которые, наверное, предупредят вас. Лично обо мне не упоминайте и в штаб не заходите, генерал сам пришлет донесение. А потом дайте отдохнуть вашей лошадке и потихоньку возвращайтесь к нам.
Моим посланцам посчастливилось: на первой же улице они наткнулись на Ольгу Михайловну, которая бежала узнавать о судьбе мужа.
— Ваш муж жив! — радостно закричал ей издали ««мичман»». — Все благополучно!
Несмотря на сопротивление, она потащила обоих в штаб, где все было в панике… Я угадал: часа два назад примчались сюда радиотелеграфисты и не нашли ничего лучшего, как усесться в кафе (там их и застали мои посланцы) и раззвонить обычную в таких случаях информацию: «Все пропало, одни мы остались в живых…»
Ольга Михайловна горячо благодарила милого «мичмана» за счастливую весть.
— Не знаю, как выразить вам, что я пережила, — говорила она мне впоследствии, — я была вне себя… и вдруг ваш «мичман»… машет шапкой и кричит мне: «Он жив! Он жив!»…
Но какое счастье, что ее не было в этот день в летучке!..
Когда мы спустились в селение, мы застали уже там два полка под командой своих доблестнейших командиров, есаулов Павличенко и Кравченко.
— Генерал Врангель выслал нас в ваше распоряжение! — отрапортовали они.
Одновременно, в ответ на мое донесение, от него пришло приказание двигаться немедленно на соединение с ним в Петровское. Выслав вперед дозором Гриневича с двумя казаками, я двинулся за ним, а за нами вся бригада.
Когда мы подошли к переправе через Калаус, уже совсем стемнело. Вдруг, совершенно неожиданно, впереди раздался треск пулеметов, и появился Гриневич, летевший, припав к луке, во весь карьер. За ним казак и лошадь другого… всадник прибежал погодя, уже совсем без дыхания…
— Ваше превосходительство, красные! Едва подъехали к мосту, нас окликнули: «Кто идет?» — «1-й Корпус генерала Врангеля!» — «Ах вы, белогвардейцы! Так вас и так!» — Пулеметы затрещали прямо в рожу. Ну и шутник же наш генерал: приглашает на ужин в Петровское, а встречает пулеметами!..
Хорошо, что я выслал дозорных не по кавалерийскому уставу, а на целых пятьсот шагов, по своему артиллерийскому масштабу. Мы успели вовремя принять меры и вернуться в исходное положение.
В селении я уже застал весь штаб, расположившийся на той же самой квартире, откуда он так быстро эвакуировался на заре.
Врангель крепко обнял меня, благодаря за все.
— Если б я знал, что вы останетесь, — говорил он, — я бы сам пристроился к вашему флангу… Но некогда было разбираться в обстановке… А все вот этот: «Эх, нечего торопиться, выпьем по рюмочке под кулебяку, а завтра на заре присоединимся к войскам…» Вот за то и сидит, насупившись: большевики забрали все его пожитки.
Соколовский действительно представлял собою довольно плачевную фигуру, сидя на голой железной кровати.
— У меня негодяи забрали четыре Георгиевских креста и изрубили три пары погон… Спасибо хозяйке, успела запрятать чемодан и узел с бельем. Посмотрим, что мерзавцы мне оставили…
Став во весь рост посреди хаты, он стал разбираться в куче белья.
— Рубашка моя! И в ней мои баронские запонки! Какое счастье — они стоят всего прочего: ведь им пятьсот лет! Подштанники, — он извлек кальсоны невероятной длины, — это бесспорно мои!.. А это ваши, Гриневич, видать по размеру. А вот еще рубашка! Это все, что они оставили Соколовскому. А я очень рад: больше не будет спорить со мною!
Слава Богу! Я ничего не оставил красным: даже сбитый с коня казак остался целешенек. Слетев с лошади, он, как тетерев, пролетел насквозь все селение и перевел дух, лишь очутившись на нашей исходной позиции. Но в селе уже никого не было. Красные бежали во все лопатки.
Утром мы вернулись в Кугульту, где остановились наши обозы. Временное отсутствие запорожцев и уманцев вынудило нас покинуть Петровское. Особенность этого местечка была такова, что его так же легко было взять, как потерять, так как оно было открыто со всех сторон, и потому несколько раз переходило из рук в руки.