Отец читал изредка по складам только Евангелие. Чаще всего это случалось вечерами накануне больших праздников или « на святках » («святые дни» — время от Рождества до Крещения*). Молодежь и дети на святках* собирались у кого-нибудь из соседей и проводили время за игрой в карты. Мои родители считали такое развлечение греховным и не позволяли нам уходить из дому в такие дни. « Нечего мотаться по улицам и зубоскалить ! В святые дни нужно заниматься святым делом », — говорил наш отец, вынимал из сундучка заветное Евангелие и начинал читать. Читал он медленно, с остановками, плохо соединял слоги, и потому мы не понимали смысла чтения. Оно требовало от него большого напряжения, и он скоро уставал. Мать просила его объяснить нам прочитанное. Он пускался в туманные объяснения и вскоре с досадой умолкал. Видно, он и сам неясно понимал священный текст. Священная же история интересовала только меня ; время от времени я вынимал ее из сундучка, перелистывал и рассматривал в ней картинки из жизни Христа. Мое внимание привлекала больше всего та, на которой был представлен римский воин с копьем и со щитом и рядом с ним — две красивые белые лошади, похожие на лошадей нашего соседа Гараськи. Каждый раз, беря в руки эту книгу, я искал прежде всего эту страницу и, рассматривая ее с нежностью, я повторял : « Гараскины лошади ! »
С этой книгой я и пошел в первый раз в школу. Мы горели таким нетерпением и так торопили провожающих нас матерей, что пришли в школу значительно раньше назначенного часа. Нам пришлось долго ждать торжественного момента, который наконец-то настал. Прежде всего священник отслужил молебен, освятил помещение и благословил школьников, первых пионеров науки нашего села. Наше учение ограничилось в этот день тем, что нам дали каждому букварь и псалтирь*. Священник сказал нам напутственное слово и велел прийти завтра вовремя. Подойдя к священнику, чтобы получить книги, я с гордостью показал ему священную книгу. Не зная почему, я был уверен, что нас будут учить по этой книге. Священник посмотрел на мою книгу и сказал : « Эта книга тебе сейчас не нужна. Вот книги, по которым ты будешь учиться », и он вручил мне букварь и псалтирь, напечатанную по церковно-славянски. Так были развенчаны и моя книга, и моя гордость, и мое чувство превосходства над товарищами. Выходило, что не было никакой разницы между мной и моими товарищами, что у меня нет никаких преимуществ перед ними.
Псалтирь определила характер и программу нашего учения. В это время учили сначала название каждой буквы по церковно-славянски : а =аз ; б =буки ; в =веди и т.д.
Неудобство этого метода обучения в том, что, выучив название букв алфавита, трудно потом перейти к сложению слогов и к чтению. Для сложения, например, слога « аб » нужно было сказать :
аз — буки = аб.
Научившись читать, мы приступили к чтению псалтири и к заучиванию наизусть молитв.
Первый учитель занимался с нами недолго и потому не оставил никаких следов г памяти моей. Помню только, что это был молодой человек, высокого роста (таким он, по крайней мере, казался мне), приятной наружности. Поселился он сначала у священника, а потом переехал к купцу, объяснив перемену своего жительства слишком длинной дорогой от дома священника до школы. Потом вдруг оставил наше село без всяких объяснений. Позже мы узнали причину его отъезда. У священника жила свояченица*, засидевшаяся в девках, некрасивая и с большим недостатком : она постоянно высовывала язык. Трудно было найти ей жениха. Священник и его жена надеялись на то, что, авось, им удастся женить молодого учителя на их родственнице. Учитель испугался и переехал к купцу. Священник, взбешенный, начал преследовать учителя, придираться к нему и сделал все, чтобы удалить его из школы. Учитель не выдержал придирок попа и сам отказался от места. Нужно сказать, что этот учитель проделал с нами самую трудную работу : он научил нас азбуке, и мы могли кое-как читать.
После его ухода для школы наступило безвременье : никакого постоянного учителя, с нами занимались поочередно — сам священник, его жена и дьячок*. Не было учебного плана, никакой согласованности между этими учителями. Каждый из них учил нас на свой лад и тому, чему находил нужным учить. Это создавало в наших умах чрезвычайную сумятицу, в которой мы совершенно терялись. В одном не было разногласий между ними : в наказаниях. Давать щелчки в лоб, драть за уши, бить, бить линейкой по пальцам, ставить на колени ; все эти наказания сыпались, как из рога изобилия на тех, которые этого заслужили и на тех, которые совершенно этого не заслужили. Небольшое различие существовало среди наших учителей : дьячок* предпочитал бить линейкой по рукам, попадья* — ставить нас на колени, а священник признавал одинаково все виды наказания. Мы, малыши, предпочитали, чтобы он ставил нас на колени и больше всего боялись его щелчков и его манеру драть за уши. Пальцы у него были очень длинные и сухие, настоящие костяшки. От его щелчка лоб сейчас же краснел, а от большого числа щелчков лоб вздувался и долго сохранял следы приложения пастырских пальцев. Не лучшим было и дранье за уши. Он прибегал к этому, когда бывал очень рассержен. Тогда он становился злым и терял хладнокровие, впивался ногтями в основания ушей наказуемого и, когда он выпускал из тисков уши, кровь стекала капельками из ранок, нанесенных когтями.