Так кое-как Ивану Капитоновичу удалось довести до конца наше учение.
В 1893-ем году состоялся первый выпускной экзамен. От представляющихся к экзамену требовалось : написать небольшую диктовку с расстановкой знаков препинания, решить одну из несложных задач и прочесть наизусть одно небольшое стихотворение, или прочитать по книжке коротенький рассказ и ответить на несколько вопросов священнику по священной истории, или же прочитать какую-нибудь молитву.
Иван Капитонович начал нас готовить к экзамену чуть не с Рождества. Он больше всего боялся, что мы не сумеем правильно расставить знаки препинания. Эта почти ежедневная подготовка заключалась, главным образом, в том, как он будет держаться на экзамене, как он будет подсказывать нам знаки препинания и правописание трудных слов. Он плохо верил в наши знания и считал эти правила слишком сложными для нас. Он придумал особенный способ подсказывать нам. « Если после продиктованной фразы, я возьмусь за пуговицу моего пиджака, значит, поставить точку. Если же нужно поставить точку с запятой, то я возьмусь за пуговицу и еще сделаю рукой движение в воздухе, которое напомнит вам запятую. Когда нужно поставить запятую, я поднесу руку к усам, а для двоеточия я возьмусь за две пуговицы на пиджаке. » Для вопросительного знака Иван Капитонович решил высморкаться, а для восклицательного знака покашливать. « Для ’ ять ’ (i) * я буду повышать голос, а для беглого ’ е ’ — понижать ». И еще другие жесты.
Наступил день экзамена. У всех нервы были напряжены, а у нас, малышей, от страха коленки тряслись. Священник отслужил молебен. Экзаменаторы уселись за стол, покрытый зеленым сукном, нас посадили за парты. Экзамен начался. Бедный Иван Капитонович ! Он растерялся больше, чем мы. Начал он диктовать. Губы у него посинели, сам он побледнел. Язык плохо слушался его. Все условные знаки, которые он так долго внушал нам, выскочили у него из головы. Его голос и речь изменились. Он заикался. Он запутался в своей системе подсказывать нам знаки препинания и правописания. Впрочем, мы были так взволнованы, что не могли бы следить за знаками Ивана Капитоновича, если бы даже он сохранил свое хладнокровие.
Нас было всего восемь кандидатов и кандидаток, дошедших до конца обучения и допущенных к выпускному экзамену. Экзаменаторов было почти столько же, сколько и кандидатов. В числе их находились : земский начальник, архимандрит* (т.е. начальник над нашим священником) и еще какие-то лица. Их присутствие еще больше вызывало в нас робость. Как была написана нами диктовка ? Правильно ли решена задачка ? Хорошо ли мы ответили экзаменаторам ? Одному Богу да экзаменаторам было известно. Сами же мы не отдавали себе отчета.
Все мы были признаны достойными получения свидетельства об окончании школы. Экзаменаторы поздравили наших родителей, ожидавших в ограде церкви. И вот мы стали первыми « грамотеями » нашего села. Из восьми, выдержавших экзамен, пятеро были крестьянские дети. Все они, кроме меня, через небольшой промежуток времени опять превратились почти в безграмотных. Они могли еще написать свою фамилию и, с грехом пополам, читать по церковнославянски. На экзамене я, как, очевидно, и другие, не блистал и похвального листа не получил, что сильно огорчило мою мать.
Зимой я часто болел. Вначале я схватил, как это мне теперь представляется, воспаление легких, и вот при каких обстоятельствах.
Как раз перед оттепелью и вскрытием реки отец взял меня с собой в город Усмань. Дорога была еще покрыта снегом. Мы приехали в город рано утром, по морозу. Но во второй половине дня погода изменилась : пошел сильный теплый дождь с ветром и лил, не переставая. При нашем отъезде открытая степная местность, через которую приходилось возвращаться домой, превратилась в сплошное озеро. На протяжении 22 верст сани не скользили по дороге, а плыли, и я должен был в них стоять с мокрыми ногами. Приехав поздно вечером к месту, где надо было переезжать, мы увидели, что лед на ней вздулся и около берегов был залит водой. Переезжать на другой берег было опасно : можно было и лошадь утопить и самим вместе с лошадью утонуть. Нам пришлось повернуть обратно и переночевать в селе, которое находилось в трех верстах от нашего дома. Только по приезде в это село я смог раздеться и высушить свою одежду. Меня сейчас же уложили на печку, но у меня начался озноб и сильный жар. На утро меня привезли домой в бессознательном состоянии. Более трех недель я находился между жизнью и смертью, без всякой медицинской помощи.