Это было мое последнее чтение псалтири по покойникам. Никакие просьбы и мольбы обращавшихся ко мне, ни даже просьбы и приказы матери не оказывали на меня своего действия, и всякий раз я самым решительным образом отказывался от такой обязанности.
Моя « знаменитость » таила в себе и другую опасность, которая чуть не погубила меня, но это требует подробных объяснений.
В школе у нас не было уроков пения. Мы, школьники, даже не знали, что существуют ноты и партитуры. Кроме того, в нашем селе не было ни одного музыкального инструмента, даже не было своего гармониста. Единственными музыкальными инструментами были жалейки, свирель и дудка*. Для детей покупали иногда на базарах глиняные свистульки. Несмотря на это, народ был очень музыкальный от природы и любил пение. Редко, кто не умел петь. Хоровое пение в особенности было развито среди молодых девушек и девочек-подростков. У некоторых из них голоса были редкостной кристальной чистоты, звучные и грудные. Многие обладали удивительной музыкальностью ; пелись старинные, проникнутые грустью, песни. Затянут, бывало, «Лучинушку » хором, — забудешь все на свете, заслушаешься их. Пелись и другие песни, приноравленные к разным событиям крестьянской жизни : подблюдные (при гадании) на Святках, величальные (на свадьбах), венчальные, когда готовили невесту везти к венцу и т.д.
Для пения в церковном хоре музыкальности, конечно, было недостаточно : необходимо было знать и ноты. Дьячок научил нас петь по нотам, объясняя ритм, такты, значение нот в тактах, их начертание, ключ, регистр и т.д. (камертон был единственным подсобным инструментом) . Объяснив гамму, он приступил сейчас же к разучиванию церковных песнопений. Сначала он пел сам каждую партию по нотам, а потом с нами, и на этот раз мы должны были запоминать, как поется партия. Проработав таким образом каждую партию отдельно, он приступал к пению всех партий хора вместе.
Много труда приложил он в работе с нами. В конце концов добился желаемых результатов. В первое время мы, хотя и держали ноты в руках, но пели исключительно по памяти и по слуху. Случалось, что мы сбивались. Тогда дьячок присоединялся к сбившейся партии, и выправлял ее. Это дало нам повод говорить, что он может петь на все лады* и на все голоса. Через год такой работы, хор пел удовлетворительно не только песнопения простых напевов, но и таких очень известных композиторов, как Архангельский, Бортнянский* и другие ; это требовало многочисленных спевок.
Заметив, что я хорошо читаю по церковно-славянски, дьячок поручил мне читать во время заутрени Шестопсалмие*. Однажды за чтение меня похвалили даже семинаристы, родственники священника, жившие у него во время отпуска. Семинаристы пользовались большим авторитетом не только у нас, школьников, но и у самого дьячка. Вероятно, следствием этого было то, что дьячок поручил мне однажды читать Апостол*.
Шестопсалмие читается на клиросе, и молящиеся могут и не видеть чтеца, Апостол же читается за обедней, посредине церкви, и чтеца видят все. Апостол читает, обычно, дьякон* но в нашем селе дьякона не было, и Апостол читал всегда дьячок. Голос у него был небольшой, невыразительный и надтреснутый. Читал он невнятно и негромко, « бурчал себе под нос », как говорили про него.
И вот роль чтеца Апостола была поручена маленькому мальчику, местному « грамотею », что произвело большое впечатление на прихожан, присутствовавших в этот день в церкви. Мать же моя была, как говорится, « на седьмом небе ». Для нее дети, певчие церковного хора, представлялись ангелами, прислуживающими у престола Господня ! Успех же ее собственного сына совсем вскружил ей голову. С этих пор меня начали приглашать читать Апостол во время венчаний, после чего и на свадебный пир.
В один из праздничных летних дней, за обедней, в нашей церкви появился красивый, изящный, молодой военный. По его одежде можно было принять его за офицера : брюки в обтяжку, форма, опоясанная белым поясом, хорошо сидела на его стройной фигуре. Он произвел громадное впечатление не только на баб и мужиков, но и на дьячка, на попадью и даже на самого священника. Во время службы все то и дело оборачивались на него, перешептывались между собой.
Оказалось, что этот военный был сын бедной вдовы нашего села. Он отбывал воинскую повинность в Петербурге в лейб-гвардии Семеновском полку*. Теперь он возвратился окончательно домой в чине младшего унтер-офицера. Он неплохо рассчитал, появившись в церкви в своем парадном одеянии : форма покорила всех и открыла ему все двери.
Несмотря на его бедность, самый богатый мужик выдал за него свою дочь, а местное начальство выхлопотало ему место целовальника* в кабаке села.