При каждом толчке колес о булыжник мостовой она шаталась. Рядом с лошаденкой шел старичек. Он по своему виду составлял единое целое с повозкой : маленького роста, в заплатанном-перезаплатанном полушубке и в старой изношенной шапчонке. От проводника веяло такой же убогостью и безнадежностью, как и от самой повозки.
Эта повозка и ее проводник заставили меня забыть на минуту о том, почему я очутился сейчас на улицах Воронежа. Чувство протеста против существующего правопорядка всколыхнуло все мое существо и это чувство усилилось еще больше, когда я, вглядевшись пристальней в повозку, к своему огромному изумлению, узнал в проводнике своего отца. В телеге я узнал также ту самую телегу, которую однажды отец привез с базара, когда я был совсем маленьким ребенком. Какой она мне тогда казалась (такой в самом деле она и была) крепкой, красивой, с вырезанными рисунками на передке и на задке. Как приятно мне было взбираться на нее и сидеть подолгу, воображая, что она катится быстро-быстро по пыльной дороге, а я все погоняю кнутом воображаемую молодую, только что купленную кобылу. Но кобыла, конечно, существовала только в моем воображении, так как телега стояла незапряженной.
А какое было удовольствие по-настоящему ехать на телеге, в особенности поздней весной или в начале лета. Бежит молодая кобыла, весело помахивая головой. Телега катится по не совсем еще накатанной и еще не затвердевшей дороге от езды по ней. Небо ясное, солнце приятно согревает, но не жжет. И вокруг бесконечная степь. Разноцветная зелень усеяна местами разнообразными цветами. Все поля уже давно засеяны и как бы покрылись зеленым покровом. Рожь, пшеница, овес, просо и другие культуры еще не приняли своего окончательного цвета и различаются лишь по зеленым оттенкам. А над этим безграничным пространством слышно несмолкаемое пенье жаворонков.
Другой вид принимают поля в начале лета. Зеленый ковер сменился другими расцветками ; гречиха покрылась белоснежным покрывалом, рожь, пшеница и овес щеголяют своим серебристым или золотистым цветом, а горох все еще продолжает хвалиться своими причудливыми цветиками в форме бабочек. Гордо стоят, редко встречающиеся, точно солдаты на часах, подсолнухи, повертывая свои желтые диски навстречу солнцу. Все переменилось в полях, жаворонки умолкли, не слышно больше их трелей в небе. Только картофель не меняет своего одеяния. Он остается зеленым до конца, пока осенняя непогодь не собьет его гордости.
Но вот при другой обстановке катится телега, а мне также приятно трястись в ней. Дорога к этому времени высохла, разъездилась от частого движения. Земля окаменела, и колеса с трудом держались колеи при толчках.
Но крестьянское телосложение крепко сшито, оно не знает езды в рессорных экипажах (в народном произношении : «лессорных »). Крестьянин привык к своей тряской телеге и стойко выносит ее.
С быстротой молнии эти картины промелькнули перед моими глазами. Теперь передо мной предстала моя старая телега, только запряженная не той молодой кобылой, а другой, незнакомой мне лошадью, настоящей клячей. Постарела моя бедная, любимая телега, не узнать бы мне ее, если бы я не увидел своего отца, идущего рядом с ней. Какой отпечаток наложила на него жизнь ! Как он постарел ! Он превратился в неузнаваемого, почти чужого для меня нищего старика.
Одно лишь лицо сохранило остаток его былой красоты и некоторые знакомые, любимые черты. Передо мной был старик, представляющий символ всего страдающего крестьянства, всей нужды народа, доведенного до такого состояния существующим правопорядком. Он не потолстел, но уменьшился ростом, и в самой фигуре его появилась некоторая диспропорция. Его лицо, изборожденное морщинами хранило былое спокойствие, но в его жестах и движениях не осталось и следа прежней уверенности, которая была так присуща ему раньше. В нем чувствовалось какое-то смятение, беспокойство и даже страх. Страх перед чем ? Страх перед кем ? По какой причине ? Невозможно было догадаться. Но несомненно страх перед начальниками, прибегающими к суровым и карательным мерам, страх перед тяжелым завтрашним днем, страх за будущее своих близких, страх за любимого сына, покинувшего отцовский очаг, ушедшего неизвестно куда, мыкающегося по всему свету. Того сына, на которого возлагались все их надежды, который мог быть опорой в их старости.