Москва была первым большим городом, в котором я очутился по прихоти судьбы. Но мне не пришлось осмотреть ее в этот раз, так как мой путь шел дальше, на север, в Санкт-Петербург. Не было поездов прямого сообщения в третьем классе от Воронежа до Петербурга. Чтобы с Казанского вокзала попасть на поезд, идущий в Петербург с Николаевского вокзала, мне нужно было только пересечь площадь, что я и сделал с большим сожалением. Как жаль ! быть в Москве и не осмотреть ее !
Через несколько минут поезд уносил меня из старой столицы в новую, красу и гордость Петра Великого.
В Петербург я приехал утром, и С. В. Панина уже поджидала меня на перроне. Посадила она меня в экипаж и отвезла на приготовленную заранее « нелегальную »* квартиру. По дороге она рассказала, что уже все подробно знает о том, что произошло в Валуйском уезде от А.И. Бакунина и, в особенности, от М. П. Первеевой, которая, выбравшись из Валуйского уезда, направилась прямо в Петербург. От нее она знает все подробности. Привезя меня на квартиру, С. В. Панина предупредила меня, что в Петербурге сейчас долго оставаться опасно, поэтому она завтра утром приедет за мной и отправит меня в Финляндию. Уходя, она советовала мне не выходить из квартиры. На другой день она отвезла меня на Финляндский вокзал, усадила в поезд прямого сообщения до Гельсингфорса* и вручила мне рекомендательное письмо к своим шведским друзьям. Так и не удалось мне посмотреть, как следует, « порфироносную »* столицу.
Поезд очень быстро довез нас до финляндской границы (она и тогда уже существовала). На границе поезд немного задержался. В этот момент я опасался, что будет проверка документов ; это опасение не оправдалось, и никто из представителей власти не прошел по вагонам и не проверил пассажиров. То было в пору царского режима, который мы называли «полицейским режимом ». Через 50 лет после этого человечество далеко ушло вперед... Правители усовершенствовали до такой степени способы надзора за жителями и контроля над ними, что теперь нельзя для кого бы то ни было так легко выехать из своей страны. Даже в своей собственной стране гражданин подвергается контролю и не может передвигаться свободно.
Как в сказке, я, беглец из тюрьмы маленького города, затерянного в глухой степи, на далеком расстоянии от какого бы то ни было культурного центра, пересек обширные пространства и очутился... в Европе, в настоящей Европе !
Больше всего меня поразило, что все было непохоже на Россию. Впечатление от Европы было очень сильное, несмотря на физическую и душевную усталость, на потерю моих революционных надежд.
В Гельсингфорсе я нашел и М. П. Первееву. Она мне сообщила, что С. В. Панина снабдила ее необходимыми средствами для нашего путешествия и на жизнь первое время за границей. Средствами этими распоряжалась она, так как она более близко была связана с Паниной. Она же и переписывалась с Софьей Владимировной и вела денежные расчеты. Так случилось, что я стал пользоваться помощью С. В. Паниной, не прося ее об этом.
Шведская семья, давшая мне временный приют, состояла, если не ошибаюсь, из брата и сестры. Ко мне они были очень предупредительны и милы во все время моего пребывания у них. Они же позаботились о возможности нашего отъезда из Финляндии. Многих отправляли тогда на пароходах, уходивших из никогда не замерзающего порта Финляндии. Этот транспорт считался наименее опасным. Приютившие меня связались с капитаном парохода, на котором мы с М. П. Первеевой должны были уехать. Они задержали для нас места. Нам нужно было ждать назначенного времени отхода парохода ночью, чтобы приехать в порт прямо к его отплытию.
Капитан парохода был предупрежден заранее о нашем приезде. Он принял нас сейчас же и внес нас в список пассажиров без всяких формальностей, не требуя предъявить паспорта, на которых были указаны наши вымышленные имена. Со дня приезда в Гельсингфорс я был уже не Столяров, а Павлов. Под этой фамилией я проехал почти вдоль всего Балтийского моря до Копенгагена, откуда поездом я должен был доехать до Берлина, оттуда в Женеву, где и прожил около 10 месяцев. Только по приезде в Париж, т.е. по прошествии немного более года со дня выезда из России, я вновь стал носить свою настоящую фамилию.
На пароходе мы встретили пассажиров, которые показались нам похожими на наших соотечественников. Мы обрадовались этому несказанно и обратились к ним с просьбой помочь нам объясниться с прислугой парохода, которая не говорила по-русски, а мы не знали ни финского, ни шведского, ни немецкого. Но люди, которых мы приняли за русских, делали нам знаки, что они не понимают нас и быстро удалялись от нас. Так нам и не удалось узнать национальность людей, окружавших нас, и быть уверенными, что мы действительно попали на тот пароход, который должен увезти нас в далекие края.