Спотыкаюсь. Падаю на одно колено.
Слышу смех. Идиоты.
Поднимаюсь и бросаю взгляд на пастухов, держащихся за свои животы, едва не захлёбывавшихся собственным смехом.
Кривлю губы в злой усмешке. Не на ту напали.
Мне хватает лишь одного незаметного жеста — всего лишь повела ладонью, будто собирая снег, — а их ноги уже леденеют, лёд сковывает ступни, и пастухи натужно кричат о помощи.
Кричите. Мне всё равно.
Ещё одна злая усмешка.
Тотемные сущности забились в уголок моего сознания и пытались как-нибудь остановить меня, но я пресекала их разговоры на корню. После они совсем замолчали.
Порыв ветра, и шляпа, всё это время успешно скрывавшая седую "шишку" на голове, срывается и улетает. Я рычу, но не оглядываюсь. Иду вперёд.
Пастухи и через три десятка шагов слышны.
Четыре десятка…
Пять десятков…
Шесть…
Когда слух перестаёт улавливать крики, я дёргаюсь и буквально всем телом ощущаю — лёд повинуется мне, он отпускает своих заложников. Помощь пришла, мои дорогие, что же вы не благодарите её?
Я не замечаю ни лесов, ни рек, ни деревень. Просто вижу цель — самая высокая гора Северных, Надейла — и иду к ней. И когда меня останавливает властная рука, разум и инстинкты срабатывают быстрее. Заломив руку мужчины, я перепрыгиваю через него и встаю сзади.
— Да, Илзи, — хрипит знакомый голос, и я, удивлённая, отпускаю Лихневски. Он? — За всё то время, что я тебя не видел, ты явно поднаторела в самообороне.
Бывший мой проректор поворачивается и улыбается.
— Я просто задумалась, а Вы меня напугали, — буркнула я и пошла дальше. Нельзя медлить. — Рада встрече, господин проректор, но мне надо идти.
— Куда? К Надейле? Я чего-то не знаю?
Его взгляд медленно скользит по длинным белым прядям, глаза любимого учителя Университета становятся всё больше.
— Удивлены? Шокированы? Ошарашены? — Я растягиваю рот в безумной улыбке. — Я тоже. Поверьте.
И попыталась зажечь на ладони хоть маленький огонёк. Пламя вспыхнуло небесно-синим цветом, опалило кожу и исчезло, оставив на память крошечное пятнышко ожога.
Но учитель не ругается. Он просто берёт меня за руку, притягивает к себе и обнимает, как любимую дочь. Гладит успокаивающе по голове.
И я не замечаю, когда начинаю плакать.
Слишком много эмоций накопилось во мне за всё время. Слишком много.
А реветь — что вы, я запрещала себе позориться.
Лучше беситься, считала я.
Лучше кричать от безысходности.
Громить.
Уничтожать.
Но не плакать.
— Пойдём, — шепнул Лихневски и, приподнимав голову за подбородок, стёр слёзы со щёк и ресниц. — Тут неподалёку есть гостиница, я устрою тебя там на пару дней. Сколько ты уже идёшь?
— Три дня, — хрипло ответила я и пошла вслед за проректором. — Я буквально вчера вечером только вышла из столицы, а до Северных ещё тьма знает, сколько идти.
Если бы я могла обернуться…
От усталости подкашивались ноги, а в голове гудело со страшной силой.
— Не дойдёшь, — подтвердил мои мысли Лихневски и взял меня на руки. — Спи, я всё сделаю сам.
Благодарно улыбнувшись, я провалилась в такой долгожданный сон.
Чёрные, обугленные до невозможности стволы деревьев. Сухая, лишённая плодородия земля. Я чувствую, как меня начинает трясти. Мрачный Лес, воистину.
В тишине, прерываемой лишь криками попавших в сети арахнидов чаек и ласточек (глупые, зачем прилетать сюда?), я различаю два голоса. Королевы фейри и другой, незнакомый, но определённо более приятный, чем писк Карлы.
Возможно, сама Колдунья пожаловала на переговоры с феей?
До меня долетают обрывки фраз.
— …крестница, в конце-то концов!
— …исчадие ада!
— …себе, раз она не нужна!
— Забирай… намучаешься с ней.
Я преисполняюсь благодарности к Кейт Вебстер. А потом слышу:
— …писала ей письма? — говорит Кейт и злится.
— …напугать.
— Дура.
Постойте! Значит, письма присылала не Колдунья, а Карла?
Безумная фейри.
Ненавижу её.
Конец разговора так и не доносится до моих ушей. Я не знаю, на чём сошлись эти двое.