– Плохиш, ты уже на месте? Здорово, чудище!
– И ты здравствуй, Тёмыч. Опаздываешь, скотина… – беззлобно протянул он, появляясь из зоны выдачи с крышкой гроба, которую держал под мышкой. Не выпуская ее, чуть приобнял меня, неуклюже приваливаясь плечом.
– Борян, да на две минуты всего задержался-то… А что у нас с автобусами сегодня? – спросил я, направляясь в глубь отделения, где находилась уютная комната санитаров, а в ней – мой шкафчик, с хирургической пижамой цвета «светлый хаки».
– Да уехали они, – вальяжно сказал он, разминая пальцами сигарету.
– Погоди, а сколько ж ты отдал? И когда приехал?
– Отдал я двух уже. А приехал утром.
– Когда – утром?
– Да в субботу утром и приехал, – прикурил он, ехидно улыбаясь.
– Ты здесь все выходные протусил, что ли?
– Ага, – довольно ответил Плохотнюк. – Выспался, в субботу нажрался как свинья. Мылся, в бассейн ходил, в библиотеку… К Ларке в реанимацию – тоже ходил.
– Надо тебе, Борян, каким-то макаром прописку здесь справить, – предложил я ему, направляясь за журналом регистраций трупов, поступивших на вскрытие. – Бумажкин в отпуске?
– Ага, в среду появится, – зевая, ответил Плохиш.
– Боря, как у нас сегодня в секции? Много?
– Ну, че-то есть там… Тёмыч, а давай уговор. Я сегодня выдачи все беру на себя, и одевалку тоже всю. Левак – строго пополам. У меня там еще восемь похорон, до двух дня. А ты – в секцию. А то у меня синдром этот…
– Абстинентный, Борь, – подсказал я.
– Не, ну, хочешь, я тебе в секции мешать буду. А потом вместе одевать пойдем, – плавным мурлыкающим голосом пропел мой напарник.
– Ладно, я в секцию. На тебе все остальное, – согласился я, открывая «Журнал регистрации трупов». Да так и застыл, глядя в него и матерно шевеля губами.
– Что там? – давясь смехом, участливо спросил Плохиш.
– Да пошел ты, Борян! – искренне ответил я ему, не веря своим глазам.
Но поверить пришлось. Четырнадцать вскрытий! «Да, сегодня большой мясной день. И Бумажкин в отпуске… как назло. Он бы помог. Все-таки почти двадцать лет стажа у него». Выругавшись, пошел за старенькой линялой хирургической пижамой. Свою, новую, было жалко. Четырнадцать! Это конвейер, спешка, вся секция в крови, сам весь в крови, в костной крошке, вонища, толпа врачей над душой и тупые ножи в конце дня. А, да… Спина, руки и поясница – к концу дня их почти нет.
Так, звонок, причем внутренний.
– Борян, нутро!
Нутром мы прозвали внутренние звонки, которые приходят из клиники. Звонили нам менты («пост 12-й, у вас там окно на втором этаже, что ли?», «да, у нас там есть окна», «открыто, что ли, в смысле?!»); вентиляторщики («это морг?», «да», «у вас там сейчас было вот так – бубубубух?», «нет, но бух можно устроить», «ты, это… не шути, а если хлопки начнутся – сразу нам звони»). Ну, и сестры из отделений («ой, мальчики! ой, мальчики! у нас тут дедушка умер, приезжайте к нам. А это морг?». «Да, морг». «Ну, мы вас ждем». «Какое отделе… тьфу ты, дурная баба! Повесила трубку! В клинике 27 отделений, где ж я дедушку-то искать буду?!»).
– Патанатомия, слушаю. Да, да, минут пятнадцать-двадцать, – проговорил Боря в трубку. – Тё-мыч!!
– Не вздумай сказать, Борян, что в реанимации труп.
– Не, ни хрена.
– А что?
В ответ я услышал лишь какие-то булькающие вибрации. Выйдя из кладовки с мешком ветоши, увидел красного Борю, который паралитично трясся в приступе похмельного смеха.
– Да кто звонил-то?
– Из реанимации, как ты и сказал.
– Труп, значит. На вскрытие, естественно.
– Не-а, Тёмыч. Два трупа. На вскрытие. Ты у нас сегодня стахановский подвиг исполнишь. Не, честно – я помогу, как всех отдам. Может, хоть помою да зашить что-нибудь успею.
– Ты их забери – и сразу мне в секцию вези. Скоро реаниматологи заявятся, кружком у стола соберутся, пару слов на латыни скажут… Посмертный консилиум…
– Они когда так стоят, мне все время кажется, что сейчас посуду вынут, по сотке разольют, выпьют, не чокаясь, поплачут… – мечтательно сказал Плохиш, выпуская дым через ноздри. – Ладно, Тёмыч, я погнал в реанимацию.