Другим шагом, который мы сделали в такой обстановке, было тщательное изучение работников бухгалтерии и финансового отдела. Основное внимание мы обратили на главного кассира Лайоша Хорвата. По словам бригадира, в тот вечер он оставался в помещении кассы и после того, как Мольнарне закрыла полный денег сейф, хотя рабочий день уже кончился и дел у него здесь, казалось бы, не было никаких.
Разговор с Хорватом мы начали с того, что допросили его как свидетеля. Однако раньше мы поинтересовались и его личностью. Узнали, что он уже давно достиг пенсионного возраста, сейчас ему шестьдесят пять. На заводе работает без перерыва двадцать лет, последние десять — главным кассиром. Живет вдвоем с женой, дети давно замуж повыходили, поженились и разлетелись из родного гнезда. Имеет собственный домик, жилье обставлено первоклассно, зарплаты (работает только муж) хватает. Ни о чем таком, что требовало бы больших денег, не мечтает. Значит, исключалось, чтобы он пошел на риск добывать средства столь опасным путем. Мы рассуждали: если даже и встретятся какие-либо улики против Хорвата, брать его под подозрение тоже не следует, в худшем случае он без умысла, неожиданно для себя мог стать лишь орудием в руках преступников.
Главный кассир производил впечатление на редкость спокойного скептика, безразличного ко всему человека. Я объяснил ему, что приглашение в качестве свидетеля он должен понять правильно: не располагая соответствующей информацией, мы ничего не добьемся. Поскольку сейф стоит в его комнате, а ключи от сейфа, когда он пуст, уже многие месяцы хранились в одном из ящиков письменного стола в той комнате, где работают его подчиненные, он непременно должен знать о таких вещах, которые могут иметь отношение к преступлению. Итак, мы рассчитываем на его искренность и ждем от него помощи.
От такого вступления Хорват пришел в замешательство. Крайне сдержанно, хотя и с досадой, он принялся утверждать, что, мол, ничего ему не известно, в последние дни и даже месяцы ничего особенного не примечал, как и в день накануне кражи; самому ему деньги не нужны, да и о своих сослуживцах он тоже не может сказать, чтобы кто-либо отважился на такое.
И мы опять ничего не добились. Надо было, чтобы он подробно, с желанием помочь нам, откровенно рассказал о себе и о событиях недавнего прошлого. Рассчитывая на эффект легкого шока, я напрямую спросил:
— Когда вы ушли вчера вечером из кассы?
Он удивленно взглянул на меня и произнес:
— Какое это имеет значение?
— Нам известно, что вы оставались в кабинете некоторое время уже после того, как все разошлись. Так было?
— Да.
— Зачем?
— Да просто так.
— Как долго вы находились в помещении кассы?
— С полчаса.
— Что делали за это время?
— По существу, ничего.
— Зачем же тогда оставались там?
— Я уже сказал, без особых причин. Не было настроения уходить, бывает ведь такое.
Сколько я ни спрашивал дальше, ничего нового от него не услышал. О себе главный кассир не хотел говорить больше, а о коллегах высказывался как благородный кавалер прошлого века, защищающий честь своей дамы. Вел себя неумно, говорил явно необоснованно. Мы поняли: здесь что-то не так.
Кстати сказать, если мы вызывали кого-то и допрашивали в качестве свидетеля, это довольно скоро становилось известным работникам завода. Ничего особенного мы в этом не усматривали, ведь на заводе в результате преступления не выдали зарплату и люди, естественно, интересовались ходом следствия. И я ничуть не сожалел об этом, хотя столь широкая гласность подчас и мешала нам, но в большинстве случаев все же помогала. Рабочие, при всяком новом варианте наших рассуждений, сами — в мыслях тут каждый считал себя «шерлокхолмсом» — разрабатывали свои версии, шли к нам, рассказывали нам новые данные, приводили неизвестные детали, тем более когда ход следствия не отталкивает их, а, наоборот, вызывает доверие, вот и шли они к нам со своими мыслями.