Он подробно и со знанием дела объяснил преимущества Владимирского клуба перед клубом «Трокадеро» и другими. Опять объяснения давались спокойно и убедительно. Все больше и больше убеждался Васильев, что ни в чем Киврин не виноват и старуха наплела небылиц.
Все-таки он решил послушать еще старуху. Дежурный по отделению охотно согласился с утра послать за ней нарочного. Ему это дело поперек горла стало. И преступления никакого нет, никто не убит, ничего не украли, а возись тут с этим чертом. Он даже обрадовался, что отыскался охотник этой ерундой заниматься.
Васильев тут же, в отделении, и поспал, а утром явилась старуха. Она удивительно охотно давала показания. Видно, возможность вволю поговорить представлялась ей не часто. Ей даже опасно было задать вопрос. Спросишь, а после остановить невозможно. Мелет и мелет. Говорила она быстро, как пулемет. Ей, кажется, очень нравилось, что вот она жертва покушения и серьезные люди интересуются ею и спрашивают, слушают и даже записывают. В общем, если отбросить всю ерунду, которую она попутно наговорила, то главное совершенно совпадало с историей, которую Васильев услышал в поезде. Добавляла она второстепенные подробности. Муж был ломовой извозчик, а теперь она овдовела, живет одна и с делами справляется. И молоко в Петроград возит, и свининкой подторговывает. Свинки у нее жиреют хорошо, барда им очень полезная. А этот злодей убить ее хотел, только не вышло. Да, гирей, это она точно видела. Где гиря, не знает; может, когда шли до отделения, выбросил. Злодей-то хитер. Ведь как подъехал! Комнату будто хочет снять. Вот и тут схитрил. Выбросил, не уследили. Есть ли у нее деньги? Как не быть, есть. Есть и николаевки и керенки, есть и советские. Она наживать умеет, только вот беда: как наживешь какие деньги, так их и отменят. Царских она нажила, а царские отменили. Керенки нажила, их тоже отменили. Но только она и николаевские и керенки всё бережет. Может, какие опять ходить станут, а у нее приготовлены. Хранит деньги дома, а где, не скажет. Она, конечно, гражданина ни в чем не подозревает, а все же лишним людям знать незачем. Она сама знает, и хорошо.
За час разговора с ней Васильев так устал, что у него даже круги перед глазами пошли. Все-таки он вызвал Киврина на очную ставку со старухой. Увидев своего злодея, старуха совсем разошлась. Минут пять она отводила душу, понося его всяческими словами. Киврин слушал с усталой улыбкой, как будто понимал, что и эту неизбежную неприятность надо перетерпеть. Когда старуха вынуждена была перевести дыхание, Киврин, воспользовавшись этим коротким отдыхом, спокойно сказал ей:
— Побойся бога, матушка, ну на что ты мне нужна? Что я, со свиньями твоими стану возиться, что ли?
В общем, кое-как, с немалым трудом, старуху спровадили. Киврина увели обратно в камеру, и Васильев стал размышлять.
Старуха, конечно, вздорная. Такая чего хочешь придумать может, но почему ей пришла в голову именно гиря? Вряд ли старуха знала, что гири иногда используют преступники. Киврин говорит очень убедительно, ни к чему нельзя подкопаться. Но, с другой стороны, профессор Ворт, знаменитейший криминалист, говорил у них в рабоче-крестьянском университете, что преступник имеет возможность тщательно продумать и подготовить свои ответы и что следователю надо это всегда учитывать. А вообще ввязался он, Иван, в это дело, кажется, зря.
Тем не менее Васильев прямо из отделения отправился к начальнику уголовного розыска. Тот слушал его очень внимательно и, выслушав, сказал:
— Ну что ж, раз ты такой любопытный, занимайся. Я скажу, чтоб тебя пока в отряде освободили.
Васильев поблагодарил и вышел. Вышел и подумал опять: ну чего он в это дело ввязался! Начальник понятно, что разрешил: дело Розенберга все равно гиблое, им уже и не занимаются, можно считать, что оно закрылось, так что риска для дела нет никакого. Но он-то, он-то чего влез! Теперь и начальство знает, так что когда обнаружится, что ни в чем Киврин не виноват, срам уже будет в масштабе всего уголовного розыска.
Ругал себя Иван, ругал и все равно понимал, что как бы там ни было, а дело он не бросит. Просто не может бросить. Так или иначе, а до истины он докопается.
По домашнему адресу
Васильев перестал спать. По три раза в сутки вызывал он Киврина на допрос. Допрашивал, как полагалось по правилам, как учили его старые, опытные криминалисты в рабоче-крестьянском университете. Киврин смотрел на следователя удивленными, обиженными глазами, беспрекословно на все отвечал, и ни разу даже в самом маленьком противоречии не мог его Васильев уличить.